Шарур с трудом сохранял спокойное выражение на лице. Ну не смеяться же над призраком, которому, оказывается, не нравились боги Алашкурру! Но Шарур помнил, сколько раз его дед еще при жизни рассказывал ему истории об Алашкурру, и никакой ненависти в этих историях и в помине не было. Но сейчас напоминать об этом призраку не стоило.

— Мы пока ничего еще не решили, призрак моего отца, — сказал Эрешгун. — И сегодня, наверное, уже не решим. Нужно время, чтобы подумать. Как надумаем, так и поступим.

— Это зуабиец втянул тебя, — призрак кричал, но никто кроме Шарура и его отца ничего не слышал. — Этот вор прокрался в храм Энгибила. Он украл там какую-то вещь, а теперь вы хотите ее сломать! Он же чужак! Ему нечего делать в Гибиле! — Случись призраку заговорить вслух, он брызгал бы слюной, однако если он хотел произвести впечатление на Хуббазу, то не преуспел. Хаббазу его не слышал и, переминаясь с ноги на ногу, стоял на месте.

— Все будет хорошо, призрак моего дедушки, — попытался успокоить возбужденное привидение Шарур.

Хаббазу беспокоился не меньше призрака.

— Сейчас все наши варианты мне не нравятся, — сказал он. — Можно отнести чашку в горы, можно разбить, но все это не то. Даже мысль о том, чтобы доставить нашу находку моему Энзуабу, как-то не греет. Неправильно все это.

— Либо мы действуем в своих интересах, либо остаемся подручными богов, — сказал Шарур. — Ты видишь какой-то третий вариант, мастер-вор?

— Если выбирать только из этих двух вариантов, то мне не нравятся оба, — ответил Хаббазу. — А ты не считаешь, что боги лучше нас знают, как поступить с этой вещью? Может, и для нас это будет наилучшим решением.

— Хороший вопрос, — сказал Эрешгун.

— Вот и я так считаю, — неожиданно согласился призрак деда Шарура, да так громко, что Шарур удивился: как Хаббазу может его не слышать? — Возможно, я был неправ. Не все зуабийцы дураки и мошенники.

Видимо, призрак уцепился за сказанное вором потому, что и сам считал так же. Но спорить с ним Шарур не стал. Какой смысл переубеждать призрака? Он и в спорах с живыми не привык уступать.

Немного подумав, Шарур обратился к Хаббазу:

— Может оказаться, что ты прав, мастер-вор. Для нас же лучше будет поступить так, как хотят боги. Но вот что скажут на это наши сыновья и внуки?

— Понятия не имею, — признался Хаббазу. — Откуда мне знать? Да и ты не знаешь. Но я уважаю твое желание заглянуть в будущее. Хорошо. Давайте отложим решение до завтра. Если не найдется других вариантов, так и быть, разобьем чашку.

— А ты что думаешь, отец? — спросил Шарур.

Эрешгун вздохнул.

— Хаббазу хорошо сказал. Подумаем до утра, а потом... — он не стал повторять слов вора, а просто кивнул, искоса взглянув на кувшин с кусками олова. Хаббазу и Шарур тоже посмотрели туда, где лежала сейчас пресловутая чашка.

Одной частью сознания Шарур понимал, что спит сейчас на крыше дома Эрешгуна. Только в этом сне его там не было. Вокруг столпилась компания горных богов Алашкурру. Шарур их не боялся. Во-первых, он ожидал, что боги обязательно заглянут в его сон, а во-вторых, он же спал. А что по-настоящему плохого может случиться с ним во сне?

— Почему ты так нас ненавидишь? — спросила Фасильяр. Она скрестила руки на выпирающем животе, словно говоря без слов: «Как можно ненавидеть того, кто несет в мир новую жизнь?»

У Шарура было много ответов на этот вопрос. Но ведь это сон. У богов Алашкурри в его сне не может быть никакой силы. Но ведь это боги. А у богов есть сила. Так что он постарался выбрать самый мягкий ответ.

— Я не испытываю к вам ненависти, боги Алашкурри, — сказал он.

— Тогда зачем ты вмешиваешься в те события, которые тебя не касаются? — пророкотал Тарсий, сияя медными доспехами.

— Почему не хочешь вернуть то, чем владеешь, тому, кому оно принадлежит по праву? — добавила Фасильяр.

— А почему вы, боги, вмешиваетесь в дела Гибила у себя в горах? — Шарур во сне повернулся на другой бок. — Почему все боги ополчились на гибильцев за пределами нашего города?

— Потому что ты взял чужое, — сердито проговорил Тарсий. — Потому что какой-то идиот смертный дал тебе то, что не имел права давать! Потому что… — Он хотел сказать что-то еще, но сдержался.

Впрочем, Фасильяр продолжили за своего соплеменника:

— Потому что, завладев не принадлежащим тебе достоянием, ты навел страх на нас, великих богов Алашкурри. Смертные не должны пугать великих богов.

— Неправильно! — Тарсий потряс мощным кулаком перед Шаруром. — Это великие боги должны внушать смертным страх. Таков естественный порядок вещей. Так должно быть. — Он снова потряс кулаком.

Если он надеялся, что свирепым видом напугает Шарура, он ошибался. Если он рассчитывал бахвальством и напыщенностью склонить Шарура к тому, чтобы отправить чашку обратно в горы Алашкурри, его расчет не удался.

Фасильяр, должно быть, сразу поняла это и изобразила на лице такую мольбу, такое жалобное выражение, что даже Шарур едва удержался от того, чтобы не пожалеть богиню.

— Разве ты не хочешь поступить так, как следует? — проговорила она, едва сдерживая рыдания. — Разве ты не отнесешься со вниманием в нашей просьбе? Неужели ты хочешь лишить Алашкурри их повелителей? Ты ведь лишаешь их богов, которым они молятся?

Шарур вспомнил ванака Хуззияса. Он так хотел торговать с Гибилом, что готов был пойти на любые уловки. Но Тарсий прямо запретил ему торговать с гибильцами, и ванак убоялся. Неужто ему нужны такие повелители? Он дорожил ими? Шарур сомневался.

— Думаешь, мы не сможем отомстить? — в голосе Тарсия прорвалось плохо сдерживаемое нетерпение. — Думаешь, нам не хватит сил, чтобы наказать любого, кто попытается встать нам поперек дороги?

Именно так и думал Шарур. Именно это и сказали ему Кессис и Митас, мелкие боги Алашкурри. Но даже если бы они так не сказали, он бы и сам так подумал. Поведение великих богов Алашкурри, яснее любых слов говорило о том, как сильно