немцами. Пусть он даже будет нам невыгоден… Но война – еще невыгоднее. Она хуже самого невыгодного мира. Война – это беда для России, она разорит всех нас. А мир позволит России окрепнуть. Когда Россия окрепнет, тогда можно будет пересмотреть всякие мирные условия, даже самые невыгодные, и то, что невыгодно, – вычеркнуть.

– Не боитесь, что государь обидится на вас за такие речи? – спросил Хвостов. – А, Григорий Ефимович?

– Не боюсь. Я папе об этом в лицо говорил несколько раз. И вообще я никого и ничего не боюсь. Я ничего плохого ни для России, ни для Германии не хочу. Никто не имеет права уничтожать человеческую жизнь, только Бог! – Распутин, глядя на Хвостова, также отрезал себе большой кусок осетрины, вилкой подцепил щепотку хрена, размазал, сохраняя на лице напряженное выражение. – Существуют люди, которые занимаются посредничеством в денежных делах, в продаже домов и земель… Я тоже хочу быть посредником. Только в заключении мира.

– А не было ль у вас, Григорий Ефимович, в роду кого-нибудь из немцев? – не выдержав, спросил Хвостов. Он задал вопрос, который вертелся на языке у Белецкого, но Белецкий молчал, он вообще вряд ли когда задал бы этот вопрос, был осторожен, хитер.

– Что, считаешь, я больно о них пекусь? Нет, не пекусь. Русский мужик, кстати, привык к немецким товарам, и ему наплевать, ведем мы войну с германцами или, напротив, дружим и целуемся взасос, – ему главное, чтоб товары были… Немецкие товары – без подвоха, если немец говорит, что товар хороший, – ему можно верить, он не обманывает. А сейчас этих товаров нет. И пока идет война – не будет. Кто их в таком разе произведет? Наши заводы? Не сумеют. В результате русский мужик будет недоволен, на папу начнет косо смотреть, волнения начнутся… Хорошо ли это для России? Плохо это для России. Очень плохо.

Распутин подливал гостям водки, делал это сам, следил, чтобы стопки их не пустовали, себе же наливал мадеру, причмокивал языком. Бутылку он прикончил скоро, хлопнул в ладоши, подзывая к себе Дуняшку:

– Еще, девка, достань мадеры!

– Зачем куда-то идти, доставать? – Хвостов маслеными глазами окинул Дуняшку с головы до ног. – В корзине все есть, мы принесли…

– Ты в моем доме не командуй! – трезво и жестко, на «ты», произнес Распутин, скосил глаза на Дуняшку: – А ну, живо!

Дуняшка шустро слетала в кладовку, принесла бутылку. Распутин налил себе в стакан мадеры, отхлебнул чуть вина и закрыл глаза от наслаждения.

Хвостов молчал.

– Теперь о том, были ль у меня в роду немцы. – «Старец» сладко почмокал губами. – Не было, сударь мой! И вообще в Сибири я немцев не встречал. Может, они где и есть, но только не у нас, не в Тобольской губернии…

– На Алтае, среди кержацких поселений, есть несколько мелких колоний, – сказал Белецкий. Ему, как бывшему директору Департамента полиции, положено было знать то, чего не знали другие, в частности сидящие за столом.

Хвостов одобрительно улыбнулся.

– Может быть, на Алтае и есть, но Алтай, как я ведаю, – это не Сибирь.

Белецкий вежливо промолчал, не стал объяснять «старцу», где находится Алтай. Хвостов промолчал тоже.

– А ты меня поддерживай, – сказал Распутин в конце обеда Хвостову, – чем больше ты меня будешь поддерживать, тем тебе, милый, жить будеть лучше. Просьбишки мои исполняй. – Распутин отвернулся в сторону и не заметил, как легкая недовольная тень пробежала по лицу министра. Хвостов не удержался, предупреждающе кашлянул, поправил на себе галстук – не привык еще к таким речам. Распутин на его кашель не обратил никакого внимания. – А просьбишки у меня всякие могут быть, – сказал он. – Иногда неожиданные.

– Я думаю, мы найдем общий язык, Григорий Ефимович, – сказал Хвостов.

– Вот и хорошо, – добродушно заключил Распутин, выдернул из бороды кусок осетрового хрящика, повертел перед глазами. – Вот рыба удивительная, всю можно съесть, от глаз до хвоста – никакого мусора не будет, все идет в дело. Редчайшее творение природы. Ну ладно, господа хорошие. – Распутин зевнул и красноречиво похлопал ладонью по рту. – Пора, как говорится…

– Пора и честь знать. – Хвостов, усмехнувшись, поднялся.

– Я этого не говорил. – Распутин хитро сощурился, снова зевнул и гулко хлопнул по рту. – Чтоб держать свой организм в порядке, днем надо обязательно спать. Хотя бы немного. Два раза по тридцать минут – и тогда сердце до самой старости будет молодым. И хвори будут допекать меньше.

Из-за Хвостова выдвинулся рдеющий щеками Андронни-ков. Выпив, он преобразился, волосы на голове сбились в жирный колтун, на плечах лежал слой перхоти. Свой неизменный кожаный портфель он продолжал крепко прижимать к животу.

– Григорий Ефимович, у меня к вам есть дело, – сказал он. – Прошу тет-а-тет!

– Чего это такое, твой тет на тет? Слишком мудрено говоришь. По-французски, что ль?

– Ну, наедине, значит…

– А при всех нельзя? У нас секретов нет.

– При всех можно, но лучше с глазу на глаз.

– Ладно. – Распутин показал пальцами на боковую комнату: – Ныряй туда, я сейчас приду.

Распутин провел Хвостова с Белецким в прихожую, сам вернулся к Андронникову.

– Ну что у тебя за тайные дела?

Андронников молча расстегнул пиджак, залез в глубокий внутренний карман и достал оттуда увесистую пачку денег, протянул Распутину. Тот взял деньги, согнул пачку на манер гребешка, так, чтобы был виден срез каждой купюры, прошелся большим пальцем по боковине пачки. Купюры были новые, каждая достоинством в десять рублей, они зашелестели с вкусным хрустящим звуком.

– Обещанная плата, я так понимаю, – произнес Распутин без особого удивления в голосе.

– Министерство внутренних дел будет отныне каждый месяц выплачивать вам по три тысячи рублей. В два приема, по полторы тысячи рублей каждый раз, – сказал Побирушка важно. – Здесь полторы тысячи… Пересчитайте, Григорий Ефимович!

– А чего их пересчитывать? Я тебе, милок, верю. – Распутин сунул пачку в карман штанов и пошел в прихожую провожать гостей.

Андронников был разочарован: слишком уж равнодушно отнесся Распутин к крупной сумме, которую получил, на эти деньги можно ведь было перевернуть половину мира, сам Андронников, который таких денег не имел, относился к ним по-иному. Он почувствовал, как у него начали мелко подрагивать ноги – то ли от досады, то ли от обиды, что деньги эти достались не ему, во рту сделалось сухо и горько.

– Князь, где ты? – выкрикнул Распутин из прихожей. – Чего телишься?

Слов Распутин не выбирал, говорил то, что возникало у него на уме, а возникнув, тут же перепрыгивало на язык, более того – Распутин предпочитал разговаривать с родовитыми людьми так, как разговаривают с дворниками, извозчиками и попрошайками. Поэтому Андронникову надлежало терпеть.

– Ты это, милый человек… – Распутин взял Хвостова за пуговицу плаща. – Ты про Илиодорку не забудь. Ты обещал…

– Илиодор никогда больше не возникнет на вашем горизонте, Григорий Ефимович. – В голосе Хвостова зазвучали торжественные нотки. – С ним – все, покончено!