автомобиль полено, то с грохотом врезалось в боковую стойку, потом отскочило на подножку и унеслось вниз, под колеса. Автомобиль наехал на него, приподнялся, завалился набок, некоторое время машина шла на двух колесах левой стороны, будто мотоцикл, автомобиль достало и третье полено, но и оно оказалось неопасным, а вот четвертое, которое держал в руках длиннорукий сильный малый в рабочей рубахе с костяными пуговицами, полетело прямо в ветровое стекло, в лицо Радзиевскому.

Этот малый был силен и быстр, как обезьяна, он держался отдельно от группы, вывалился из подворотни внезапно, гигантскими прыжками пронесся наперерез автомобилю, Радзиевский, понимая, что последний из нападавших – самый опасный, он, может быть, опаснее даже всей группы – сейчас ведь высадит поленом ветровое стекло, разорвет ему голову, до отказа выкрутил руль влево, пересек по косой мостовую, выскочил на тротуар, понесся по нему и не заметил, что впереди находится еще один человек. Вернее, заметил, но слишком поздно.

Это была женщина с низко повязанным на голове платком и большими испуганными глазами – то ли кухарка, то ли экономка, то ли уборщица, выскочившая на шум. Радзиевский не успел уйти от столкновения, машина боком зацепила женщину, отшвырнула ее назад.

Только после удара Радзиевский понял, что женщина не имела к нападавшим никакого отношения.

Радзиевский нажал на тормоз, автомобиль пошел юзом. Симанович прокричал поляку:

– Не останавливайся! Это покушение!

Шофер снова дал газ.

Последнее полено даже не попало в автомобиль, такой лихой маневр сделал Радзиевский. Одно было плохо – сбитая женщина. Случаев в Петербурге, когда сбивали людей, было не много. В конце проспекта Радзиевский притормозил. Лицо его было бледным, потным.

– Что делать? – спросил он у Симановича. – Мы же сбили человека!

Симанович вместо ответа лишь приподнял плечи, лицо его тоже было бледным и потным, словно бы он вместе с Радзиевским сидел за рулем автомобиля, крутил его, крепко вцепившись пальцами в лакированный круг, руки дрожали – он так же, как и поляк, не знал, что делать Глаза были ошалелые, плоские – такими плоскими, без глубины, бывают глаза, изменившиеся от испуга, когда в них ничего, кроме страха, нет. Глянул на Распутина. Тот был спокоен, темные выпуклые веки закрыты. Спокойный вид «старца» привел Симановича в чувство.

– Значит, так, господин Радзиевский, – сказал Распутин, не поднимая век и продолжая дремать, – давай к ближайшему городовому или в полицейский участок.

Шофер послушно наклонил голову, привстал на сиденье, перегнулся, чтобы посмотреть, сильно ли помята машина, но ничего не увидел, а выходить было опасно – можно опять попасть под поленья, – поморщился, будто от зубной боли, и снова включил скорость.

Ровно через три минуты им попался городовой – боевой широкоплечий детина с шашкой и наганом в брезентовой кобуре. Симанович коротко, сбиваясь и глотая слова, рассказал ему, что произошло, и городовой, пальцем подбив усы, приказал шоферу:

– Разворачивайся, господин хороший! Мы их сейчас изловим! – Видать, по этой части у него имелась практика.

– А риска в этом нет? – задрожавшим голосом поинтересовался Симанович.

– Никакого! – пообещал городовой. И он оказался прав. Вскоре они поймали одного налетчика – белоглазого, с крупными, ярко блестевшими глазами мужика. Городовой скрутил его в несколько мгновений, а чтобы мужик не брыкался, огрел саблей, плоско стукнув его ножнами по затылку. Хоть удар был и несильный, а мужик от него чуть зубов не лишился. Охнул, опускаясь на колени.

– Вставай, дурак! – приказал ему городовой. – Чего на колени плюхнулся? Не в церкви же!

Мужик, охая и ощупывая себя руками, трогая пальцами затылок, поднялся.

– А теперь давайте за бабой той… Ее надо в больницу! – приказал городовой. – Не то дух испустит – мы будем виноваты.

Баба оказалась кухаркой, и помята она была несильно. Она уже очнулась и собиралась идти домой, но городовой приказал:

– В больницу!

Пока ехали в больницу, городовой расспрашивал налетчика, кто он и что он, откуда приехал и чем дышит.

Тот рассказал, что налетчиков было пятеро, все из Царицына, обыкновенные крестьяне, которых привезли в Москву и за деньги предложили совершить нападение на Распутина.

– Царицын, – задумчиво произнес Распутин, сгреб бороду в кулак. – Это Илиодорка, это его дела.

Теперь вот стали появляться от Илиодора письма, вначале одно, потом другое. Распутину вновь принесли письмо бывшего монаха, так же, как и первое, пахнущее духами, написанное на дорогой бумаге. Письмо было доставлено вечером незнакомым господином, когда «старца» не было дома.

– Ну, с-сука! – выругался Распутин, распечатав конверт и понюхав бумагу. – А говорят, Илиодорке денег даже на воду не хватает, не то что на хлеб. Как же это не хватает, когда он свои мерзкие цидульки на рукодельном «верже» пишет? И поливает бумагу духами из Парижа. Вот с-сука!

Дуняшка испуганно смотрела на «старца» и молчала.

Феония Гусева со своим тесаком – тоже царицынская особа. Царицынская паства была и остается основой Илиодора, здесь он черпает свои силы, несмотря на то что находится в далекой Христиании, здесь его поддерживают, отсюда исходит опасность для Распутина.

Утром Распутин позвонил Хвостову, сказал ему:

– Ты меня жди! Я к тебе сейчас приеду!

Время у Хвостова была расписано по минутам, визит Распутина никак не втискивался в расписание, и Хвостов попробовал перенести встречу, но Распутин сказал ему строго, со злостью, зазвеневшей в голосе.

– Слушай, министр, не крутись, как курица под петухом! Через двадцать минут я буду у тебя! Понял?

Хвостову пришлось уступить – Распутин был сильнее его. Хвостов неприятно поморщился и задумался.

В двадцать минут Распутин не уложился, ему понадобилось вдвое больше времени, чтобы добраться до министерства. Войдя в кабинет Хвостова, Распутин сказал хозяину:

– Цени, что я к тебе сам приехал! Са-ам! Других министров я вызываю к себе домой. – Распутин в назидательном жесте поднял указательный палец. – Приезжают как миленькие и морду в сторону не воротят.

– Что случилось, Григорий Ефимович? – мягко спросил Хвостов. – Я так понимаю: если бы ничего не случилось – никакой спешки и не было бы!

– Случилось, министр. Вот, почитай. – Распутин кинул смятое письмо на стол Хвостову.

Тот быстро пробежал по письму глазами, протянул удивленно:

– Илиодор?

– Он самый, гаденыш недорезанный. Ты же мне обещал его прищучить. – Распутин говорил напористо, зло, щуря свои налитые беспощадным светом глаза. Хвостов, глянув в эти глаза, ощутил внутри невольный холод, поежился. – Обещал ведь?

– Обещал, Григорий Ефимович, все верно. – Хвостов сделал успокаивающий жест. – Но…

– Что «но»?

– Видимо, что-то не сработало. Похоже, Илиодор вышел из-под контроля.

– Так загони его обратно! Под этот самый контроль! Два раза по шее – и на шесток!

– Я все сделаю, Григорий Ефимович, чтобы ваш недоброжелатель Труфанов вновь оказался на шестке. Но то, что он вышел из-под контроля – это странно… Очень странно.

Умный человек, Хвостов врал Распутину. Он хорошо понимал, что происходит в России, что происходит с царской семьей, с царем, – всякий раз в разговорах на тему России и царя обязательно всплывала