До сих пор я слышала о матери Алика до обидного мало – и по разрозненным деталям составила портрет женщины мягкой, домашней, преданной семье. По рассказам она не походила на «железную леди», но, видимо, в чрезвычайной ситуации пришлось стать жесткой и решительной. Непонятно как, но ей удалось разговорить незнакомца и уяснить суть претензий Борова.

– Куколка, в это трудно поверить, но свихнувшийся «братец» решил уничтожить меня весьма любопытным образом…

Всполошившись на его словах, я вскинула голову, и Алик снова стал успокаивающе гладить меня по волосам.

– Помнишь, как мастерски он выворачивался из любых, даже самых безнадежных ситуаций? Заполучив документы, изобличающие махинации Ильинского, выманивал у него круглые суммы. Но Боров сложа руки тоже не сидел: постепенно «отмыл» все спорные средства, умаслил, кого нужно, отвел от себя угрозу. И логично потребовал от Гения вернуть деньги. Тот отказался, переведя стрелки на меня. Мол, отдал все нашей семье, а именно мне, чтобы я спасал от наркомании нашу общую сестру. И люди Борова переключились на меня…

– Да как это может быть?! Кто бы в это поверил? – в ужасе дернулась я. И тут же застыла, потрясенно глядя Алику в глаза.

Конечно, может… Гений и правда обладал редким даром убеждения. Он моментально находил нужные слова, грамотно пользуясь ситуацией. Посеял же он однажды сомнения в моей душе, заставив упрекать Алика в равнодушии и лжи! А еще наш психолог слыл «крепким орешком», не отличавшимся эмоциональными привязанностями, – гораздо проще было надавить на его брата, заходившегося в волнении при малейшей угрозе родным или мне. Наконец… Перед мысленным взором снова живо предстала картина визита Борова в клуб. Помнится, я еще восхищалась благородством Алика, сумевшего переступить через неприязнь, когда Гений подвергся опасности…

– Именно так, куколка, – кивнул Алик. – Боров узнал, что я – брат обобравшего его наглеца, а тот эпизод в клубе стал лишним подтверждением нашей родственной связи. Ильинский сделал еще одну попытку выколотить деньги из Гения: подослал своих людей к нему в камеру СИЗО, те перестарались… Потом снова прицепились к моей матери, ведь формально меня уже было не достать. Кстати, к тому моменту я очнулся и стал спрашивать о тебе. Мне отвечали что-то туманное, обкалывали лекарствами, от которых я впадал в ступор. Но окрепнув, я прямо попросил маму привезти тебя. Она отказалась, но не потому, что поверила в клевету. Просто… люди Борова подозревали, что я жив. Прямо так и заявили. Предупредили, что найдут способ вытащить меня из преисподней, и показали твою фотографию. Мама пересказала все мне, и я пришел в ужас…

Я замерла, улавливая панику, от которой даже сейчас содрогался Алик. Выходит, наша ситуация была совсем безнадежной: я считала его погибшим, а он не мог появиться, понимая, что тут же подставит под удар меня. Но ведь сейчас мы снова были вместе! Как же он осмелился вернуться?

– Все просто, моя радость. – Алик подтянулся на кровати и, вскинув меня повыше в объятиях, прижался лбом к моему лбу. – Меня позвала ты.

Глава 24

Дождь по-прежнему мерно стучал за окном, тучи хмурились, а я, потеряв счет времени, рассеянно поглаживала пальцем еле заметный шрам на виске Алика. Похоже, любимый переоценил мою сообразительность – затуманенный месяцами печали разум никак не мог выдать сколько-нибудь внятное объяснение его словам.

– Я забежал вперед, куколка, продолжу по порядку, – улыбнулся Алик, уловив мое смятение. – Едва я более-менее пришел в себя, мама увезла меня за границу, к сестре. Вскоре туда приехал Ванька, узнал, что я жив, рассказал о том, в каком удручающем состоянии тебя застал. Тогда-то мама окончательно убедилась, что тебя оболгали, что ты со мной искренна… Я же сходил с ума от бессилия, понимая, что, стоит мне объявиться, и ты попадешь под удар. Что и говорить, Гений блестяще реализовал свой коварный план: мы любили друг друга, но не могли быть вместе. Все, как он хотел. Я вполне ожидаемо слетел с катушек. На нервах стал курить, несколько раз напивался, а когда мать пыталась воззвать к моему разуму, срывался и орал, чтобы от меня отвязались, иначе узнаю у сестры номер ее дилера… Конечно, куколка, я никогда не сделал бы ничего подобного. Но я потерял смысл жизни. Тебя, наш дом, любимую работу, самого себя…

Фиалковые глаза увлажнились, и Алик поспешил отвести взгляд. Никогда прежде за ним не водилось подобной сентиментальности. Проблемы со сном, нервная дрожь, непривычно короткие волосы, этот окаянный шрам – внешние перемены в нем переворачивали мне сердце, а при мысли о том, что происходило у него внутри, я с трудом удерживалась от рыданий.

– Я изводил Ваньку просьбами писать тебе. Этакая форма садомазохизма: страдал, но не мог без новостей. В какой-то момент он взбунтовался, сказал, что не может так тебя мучить, что, в конце концов, нужно дать тебе возможность обрести покой – и новую жизнь. Я понимал, что Ванька прав, но ни на секунду не мог представить тебя с другим… – Голос Алика дрогнул. – Не знаю, куда завело бы меня отчаяние, если бы не сущая мелочь: однажды ты сменила фотографию в мессенджере. Не представляешь, как я радовался даже такой малости – видеть тебя. Да, погрустневшую, со строгой прической, в черном, но такую же красивую… Ванька отказался просить у тебя новые фотографии, это выглядело бы подозрительно. А мне хотелось еще и еще: видеть тебя, каждый день, разную – с собранными волосами, с распущенными, без макияжа, при полном параде, в платьях, в джинсах, без одежды, любую… В какой-то момент я взял в руки блокнот и карандаш…

Ух ты, ну просто история для моей всезнающей Аньки! В свое время она, к моему великому изумлению, приветствовала так захвативший меня литературный порыв. Твердила что-то про сублимацию, про необходимость выплескивать энергию в творчество. Выходит, пока я писала об Алике, он рисовал меня. Поначалу это были просто наброски, много набросков. Мать не знала, радоваться или переживать: сын, кажется, успокоился, только почти перестал выходить из комнаты, лишь сидел со своими рисунками и курил одну сигарету за другой. В какой-то момент Алик понял, что готов написать свою первую полноценную картину, и отправился в магазин за холстом и красками…

– Вернувшись, я застал мать в слезах. Тут же, разумеется, испугался, что люди Борова выследили нас, что ей снова стали угрожать. Вместо объяснений она протянула мне телефон – помнишь, я купил еще один, чтобы не сдавать его в клубе, и номер знали только