Петровна! Вам не нужно никого бояться! – так судья спасал дело, видя теперь, что Сунин завалил его полностью, из-за того, что не знал, что в деле появится не назначенный адвокат, а еще – и Федорчук. А Рондов даст другое описание по половому статусу девочки, в отличие от Огули из Липецка. Потом вместе с гинекологом они сорвут начало ведения судебного процесса.

– Дома! – ответила она.

– И вы не видели, как муж насиловал вашу дочь? – спросил адвокат так, как будто такое невозможно представить любому здравомыслящему человеку.

– Нет, я, вероятно, выходила в огород, – продолжала врать Анастасия Петровна.

– И вы не слышали, как она кричала и взывала о помощи?

– Кого?

– Мама, милая мама! Спаси меня! Спаси! Мне больно! – продолжал накачивать ситуацию адвокат, и притворно зарыдал…

– Нет! – отрубила мать.

– Ваша честь! – раздался голос прокурора.

– Не надо, не надо! – уже подал голос судья.

И они оба поняли, что говорить им сейчас обоим, будет лишним. Дальше процесс приобретал все больше вид плохой постановки, и двигался к трагическому концу.

Мы с адвокатом понимали и раньше, что суд, возможно, и будет идти в таком автоматическом режиме с заранее намеченным решением судьи. Перед Лехой развернулся театр абсурда. И остановить постановку никто не мог. И мы не знали, как и чем помочь Маскаеву.

Пройдет совсем немного времени и наступит новое заседание суда. В этот раз и дочь, и мать Маскаевы, обе, были в зале правосудия. Леха заметит, что Анастасия Петровна приедет снова в пыльных туфлях, зайдет в женский туалет, выйдет с невысохшей, почти мокрой, обувью. А дочь, как не странно, в белых, но не очень чистых носках.

Сербенев начнет заседание с того, что станет читать материалы уголовного дела, монотонно долдонить, как пономарь. Грустно перелистывал подшитые Суниным листы его двухтомного «труда». Такие дела, по особо тяжким преступлениям, хранятся в архиве без срока давности. И я начну потом ждать и надеяться, что наш Президент обязательно поручит соответствующим ведомствам или депутатам проверить историческую подлинность самого романа.

Сербенев продолжал читать дело до обеденного перерыва. Федорчук продолжал верить, раз в судебное заседание пришла потерпевшая, то судья предоставит возможность задать ей вопросы.

Но после обеда, при возобновлении слушаний, там, где сидели мать с дочерью, места окажутся пустыми. Зрелище выглядело тягостным и унылым, если не сказать о нем хуже. Словно все оказались на пустыре. А вокруг, сожженное поле. Фигуры судьи, секретаря, прокурора, адвоката и подсудимого напоминали печные трубы от обугленных хат во время войны, а судебные приставы и конвойные могли показаться карателями.

Адвокат не удержался, чтобы не задать вопрос судье:

– Ваша честь! В зале нет потерпевшей! Мы так и не сможем задать ни одного ей вопроса?

– Алексей Игоревич! У вас тоже есть дети! А завтра – первое сентября! Девочка не может пропускать школу! – так звучал ответ судьи, а Лехе он покажется уже приговором.

Судья продолжит после обеда и до самого конца судебного заседания читать нудно вслух материалы фальшивого уголовного дела. Приговор в этот день он не огласит.

Потом состоится еще несколько подобных и ненужных бестолковых заседаний, пересказывать которые не имеет смысла.

В последний день судебного заседания в зале появятся и главная заявительница и ее мать. Ирина Петровна, единственная дочь Маскаевых, покажется адвокату, что за все время, что он ее видел, она вдруг повзрослела и стала женственной, даже какой-то просветленной. Словно, общение со следователями, судьями, врачами, адвокатом сделают ее на несколько лет старше. У нее появится осмысленный, но тяжелый, напряженный взгляд. Она не потеряет обворожительно красивой внешности. Но ее детское личико преобразится в облик серьезной, не лишившейся привлекательности, но уже дамы.

Судья огласит приговор Маскаеву. Семнадцать лет и шесть месяцев с отбыванием наказания в колонии строго режима.

Ирина Петровна вздрогнет и закричит на весь зал судебного заседания. А поскольку голос у нее оставался еще детским, крик выльется в страшный, ужасный, пронзительный визг:

– Не-е-ет! Не-е-ет! Не-е-ет!!!

24

Я уговаривал адвоката, чтобы инициировать пересмотр дела в суде апелляционной инстанции. Для этого ему предстояло подготовить и направить в областной суд соответствующие документы.

А он начнет тут уговаривать меня, чтобы я выступил очередной раз в храме Фемиды:

– Сергей Петрович! Тебе не миновать такого шанса. Ты обязан донести до областного суда правду!

– Только с разрешения судьи, может состояться мое участие!

– Суд апелляционной инстанции проходит в один день. По крайней мере, так заведено в Пензе! Они мне скажут, что не могут откладывать рассмотрение дела, чтобы вызывать еще и эксперта. А я тут и преподнесу им, что он, ну, то есть эксперт, в коридоре или в фойе. Ждет и может войти. Никуда им уже не деться!

Так мы и договорились, что я буду все-таки выступать в суде апелляционной инстанции…

Алексей Игоревич получит копию приговора по Маскаеву и позволит мне его прочитать. Я читал его много раз и перечитывал. Пытался понять и осмыслить. И даже не имея юридического образования, осознавал, что передо мной голимая чушь. Я не мог никогда ожидать и предполагать, что столкнусь с таким документом, исполненным Сербеневым Николаем Викторовичем.

Здесь приводились показания девочки, которых так никто и не услышал в суде, выдержки из явки с повинной Маскаева, отдельные фразы из протоколов допросов его жены, и все они разнились и не стыковались между собой. И становилось видно невооруженным глазом, как судья пытался их искусственно подогнать друг к другу. Были ссылки на заключение судебно-медицинской экспертизы врача Огули, и самое главное – на заключение комиссионной судебно-медицинской экспертизы Пензенского областного бюро. Его когда-то доверил и отдал в грязные руки и помыслы злому Велиару губернатор Василий Кузьмич Бочарников. Он отошел на Божий суд, не дождавшись над собой людского суда, из-за рака, съевшего его.

Сам приговор бывшему матросу Тихоокеанского флота составлял двадцать листов печатного текста. Так называемое обоснование вины подсудимого, без каких-либо улик и доказательств, само по себе оно оказалось коротким, но повторялось много раз, то есть, одно и то же и многократно, но с перестановкой слов и предложений. И мне чудилось, что читал я не обоснование вины, а будто вбивание мыслей вины осужденного в его честную, но неподготовленную голову. Все выглядело ужасной и плохо скрытой абракадаброй.

Но страшным теперь виделось еще и то, что автором всего жуткого текста, или даже не текста, а сущей бессмыслицы, стал человек, которого я знал уже много лет. Когда-то им был совсем другой офицер – беспристрастный и совестливый следователь