Около подъезда Ниночку встретил старый знакомый, один из тех, с кем она раньше, еще до того, как обратилась к Альбине, тусовалась не в гламурных клубах, а местечках, где любили рок, ставя его на первое место со свободой.

Молодой человек девушкой был явно очарован, а потому казался вне себя от радости после ее звонка, не подозревая, что пал Ниночкиной жертвой лишь потому, что у него была довольно неплохая, по сравнению с остальными, машина.

– Я думал, ты меня забыла, – говорил он весело, то и дело глядя на Нину.

– Ну что ты, – отвечала та спокойно, хотя как раз-таки и забыла – ей незачем было помнить об этом человеке, слишком уж непримечательным он казался. – Я была на сессии, а потом отдыхала с родителями. Как я могу о тебе забыть. Кстати, – спросила Журавль уже тогда, когда они подъезжали к клубу «Морализатор», в котором играли исключительно рок и исключительно вживую, – есть новые классные группы?

– «На краю» зазвездились и свалили, и у нас остались местные лабухи, – ухмыльнулся ее спутник. – Хотя правильно. Надо ковать железо, пока горячо. Может, парни прославятся за границей. Наварят бабла.

Нинка едва сдержалась, чтобы не закатить глаза.

– Кстати, говорят, сегодня будет выступать какая-то кульная команда, – продолжал парень. – У них солистка – девчонка.

– Отстой, – тут же сморщила носик Нина. Ей куда больше нравилось, когда песни исполняли парни.

– Ничего не отстой, – был с ней не согласен водитель. – Кто слышал, говорят, отличная команда и вокал яркий. Сегодня вообще выступать многие будут, ибо слушок один прошел, – заговорщицки проговорил парень, который часто бывал в «Морализаторе», да и вообще вращался в местной музыкальной тусовке.

– Какой еще слушок?

– Что сегодня там будет чел, у которого свой независимый лейбл. Тот, на котором НК записывались. Будет искать свежую кровь.

«Удачи ему. В этом гадюшнике он даже качественного дерьма не найдет», – мрачно подумала Ниночка, но от комментариев вслух воздержалась.

Вскоре она оказалась в клубе. Громкая жесткая музыка, энергетика толпы и рваные ритмы – все это помогло на время забыться и частично отпустить эмоции. И даже та самая команда с девушкой-солисткой, высокий голос которой отлично сочетался с тяжелой мрачной музыкой, ей почти понравилась. А еще она познакомилась с парнем, волосы которого были ярко-голубыми.

Нина не собиралась страдать.

Но могла ли она что-нибудь поделать с сердцем?

Ей казалось, что – да, но время все обещало расставить по своим местам.

Два месяца спустя, сентябрь

Осень в этом году была ранняя, яркая, пышная. Она пришла на смену прохладному дождливому лету и всего за несколько дней захватила власть. Пролила золотую краску на кроны тополей и берез, опалила багрянцем осины, подарила воздуху особую прозрачность – теперь он казался стеклянным, и в легких звенели его тонкие осколки. Они же резали душу – осторожно, нежно, почти незаметно, но один крохотный порез за порезом – и вот уже готова саднящая рана.

Душа болела от этих мелких ран, но стойко держалась.

А осень играла с людьми. Выходила к ним в шикарном одеянии, сотканном из рассветов, и с венцом из листьев на аккуратно собранных медовых волосах, улыбалась загадочно, и пока ею любовались, доставала незаметно серп из засохших роз – срезать веселье и радость, но оставляя печали, сожаления и боль.

Осень всегда была для меня жнецом душ, но в этом году она особенно зверствовала, хоть и была краше прежнего. Ее лозунгом стали слова о расставании, а символом – экран телефона. Но все-таки как же она была хороша и как умопомрачительно пахло в Старом парке! Том самом, старинном, где мы с Антоном гуляли однажды. Летом Старый парк казался сказочным дивным лесом, где под каждым кустом – своя фея, но осень расставила все по своим местам: срезала иллюзии волшебства и вернула родовой усадьбе Болховицких былую величественность и пышность. Листопад еще почти не тронул деревья, а потому благородные пурпур и золото вперемежку с неунывающим зеленым обступали аллеи и дорожки, как почтительно склонившиеся слуги.

В Старом парке было умиротворяюще тихо.

– В последнее время у тебя очень плохое настроение, Антон, – осторожно сказала я, неспешно шагая вперед. А он держал меня за руку. – Ты высыпаешься? Нормально ешь?

– Дело не в этом, – живо возразил Антон, который – я уверена! – не соблюдал хотя бы что-то, напоминающее режим дня, и работал на износ. – Песня. Мне нужно написать песню. Одну нормальную чертову песню!

В серых глазах росчерком молнии сверкнула самая настоящая ярость. Или мне показалось?

– И в чем же дело? – спросила я.

Положа руку на сердце, можно было сказать, что писать песни получалось у Антона очень даже хорошо, хотя и крайне специфично. Как бы сильно я ни любила его голос, как бы ни восторгалась его слухом и умением подчинить музыку себе, я так и не смогла проникнуться творчеством группы «На краю». Впрочем, Антон и не настаивал на этом. Лишь изредка посмеивался над моими музыкальными предпочтениями. Помнится, однажды он просматривал мой плей-лист, но к его чести, не комментировал, но смеялся, и это было обиднее.

– Не получается, – коротко сообщил Антон, и я услышала в его голосе не только злость, но и бессилие.

– Может быть, тебе лишь кажется, что не получается? – осторожно уточнила я. – Когда дело доходит до творчества, ты всегда к себе м-м-м… строг.

– Ты не понимаешь, Катя! – горячо воскликнул он. – Я могу написать с десяток дерьмовых вещей, но мне нужна особая песня.

– Это прозвучало очень пафосно, – хихикнула я. – Что за особая песня тебе нужна? Про очередного тихопомешанного?

Тропинин только головой покачал. За то время, пока он был в отъезде, прическа его поменялась, стала короче, с новой модной укладкой, и цвет волос постепенно приближался к более естественному.

– А про что? – продолжила выяснять я, все таким же неспешным темпом следуя по аллейке старинного парка, укрытой тенью красно-оранжевых крон. – Про ненависть? Месть? Страх? – стала перечислять я. – Бездну? Страдания?

– Про любовь, Катя, – перебил меня Антон. Кажется, он никогда не отучится от этой своей привычки.

– Про любовь? – приподняла я брови, с трудом сдерживая смех.

В песнях «На краю» темы о любви, конечно, присутствовали, но об очень специфической любви: темной, мрачной, чудовищной. Обычно в таких песнях все заканчивалось крайне плохо – как влюбленный, так и объект его чувств покидали сей мир.

Песни НК были жесткими, яростными. Но фанатам это очень нравилось. Нинка в пору ее поклонения группе просто тащилась от их песен. Ходила и фальшиво напевала вслух.

– Мне кажется, я вижу в твоих глазах насмешку, – заявил Тропинин, сощурившись. Иногда я не понимала, когда он шутил, а когда был серьезен.