– Нет, что ты, Антош, – тотчас принялась заверять его в обратном я. – Просто было бы странно, если ты вдруг стал бы петь о сладких поцелуях, трепещущем сердечке и обнимашках под луной.

– Катя, детка, у тебя крайне специфическое представление о любви, – рассмеялся мой собеседник нервно. А я не могла не улыбнуться в ответ, глядя в его ставшее родным лицо, которое казалось мне самым красивым на свете. Впечатление портил лишь отпечаток усталости на нем.

– Не хуже твоих, – поддразнила я его и поинтересовалась: – А зачем тебе писать песню именно о любви?

– Привык писать о том, что чувствую, – усмехнулся Антон, глядя мне в глаза. – Ты ведь помнишь, Катенька? Я тебя люблю. А то, что я люблю – только мое.

Я вновь едва сдержалась, чтобы не рассмеяться. Так вышло, что во время отъезда Тропинина в Германию ревновать больше стал он, а не я, хотя у меня на это было куда больше причин. Кейтон постоянно напоминал мне, что он – мой единственный и неповторимый. И конечно же, делал это крайне своеобразно. Так, однажды на асфальте под моим окном появилась надпись: «Катя, я тебя лю». «Лю» – не потому что Тропинин питал склонность к сокращению слов, напротив, замечен в этом не был и даже в текстовых сообщениях, которыми мы с ним часто обменивались, следовал всем правилам орфографии и пунктуации. А потому, что люди, которых он попросил эту надпись изобразить одной тихой темной ночью, были пойманы пенсионным патрулем. Кто-то из его друзей как раз писал слово «люблю», когда доблестные пенсионеры напали на вандалов, портящих недавно заасфальтированную дорогу. Естественно, слово дописано не было, но смысл фразы оставался понятным. Еще более забавным было то, что пока один приятель Антона выводил слова на дороге, его двоюродный брат, тот самый, с дредами, по кличке Лис, усердно рисовал цветочки и звездочки. Вернее, он только-только начал это делать, изобразив пару весьма симпатичных пятиконечных звездочек, как его мирному занятию помешали разъяренные пенсионеры.

Парням пришлось спасаться бегством, побросав баллончики, а также рулетку и мелки, которые нужны были для разметки. Патруль вслед за антисоциальными элементами не бросился, но лишь послал вдогонку несколько десятков весьма неприличных выражений, о которых, думаю, даже Келла с Нинкой не подозревали. Зато ближе к утру кто-то, обладающий весьма странным чувством юмора, баллончики подобрал и забрал себе, не забыв коряво нарисовать вокруг каждой звезды круг, в который оная была заключена. Таким образом звезды Лиса превратились в пентаграммы. И наша семья в глазах многих соседей вновь была дискредитирована, поскольку единственной Катей, окна которой выходили на эту сторону, оказалась я. А предрассудки были неискоренимы…

Узнав об этом, Антон был в ярости, потому что дружки не только испоганили его замысел, но еще и не ту фразу написали. Но самое главное – выставили его полным идиотом. Зато я насмеялась на месяц вперед.

– Я тоже тебя люблю, – улыбнулась я Тропинину, ступая на ажурный нарядный полукруглый мостик, под которым журчал прозрачный ручеек. Кажется, в прошлый раз мы с Антоном тоже гуляли по нему.

– Раньше я думал, если говорить эти слова часто, они затираются, – признался вдруг Антон.

– А теперь? – лукаво улыбнулась я, заправляя за ухо прядь волос.

– А теперь все иначе.

– То есть Алиночке ты не говорил часто, что любишь? – тотчас поинтересовалась я, надеясь, что все было именно так. Однако говорить о своей бывшей Тропинин не захотел, отмахнулся досадливо. Лишь поинтересовался:

– Она не появлялась?

На что я, поморщившись, ответила:

– Я бы сразу тебе об этом сказала.

В глубине души мне очень хотелось, чтобы эта девушка никогда больше не появлялась в моей жизни. Но она, видимо, не собиралась оставлять Антона.

Моего Антона, надо заметить.

Эта настырная девица все же пришла попрощаться с Антоном в аэропорт, а может быть, даже следила, потому что каким-то образом умудрилась увидеть меня именно тогда, когда я подъезжала к терминалу на байке. Светлану в шлеме и в экипировке Лескова приняла за мужчину, а потому с легким сердцем сделала несколько снимков, где я лихо подъезжаю на мотоцикле, держась за байкера. И сделала снимки на телефон.

А потом отправила их по электронной почте Антону.

Он, правда, не сразу добрался до них – из-за занятости долго не заглядывал на почту. А когда все-таки увидел фото, крайне удивился. Наверное, особенно его впечатлил последний снимок, тот, где Светлана убирала у меня с волос листик. С ракурса Лесковой это было похоже на поцелуй.

Нет, Антон не устраивал сцен, не спрашивал, с кем это я тусуюсь в его отсутствие, просто переслала фото мне и сказал, чтобы я была осторожна. От увиденного я обалдела – по-иному не скажешь, и тотчас стала объяснять Тропинину, что вообще произошло. Даже приложила фотки Светланы рядом со своим байком – благо на снимках Лесковой были видны номера.

Тогда, правда, Антон мягко меня осадил и сказал, что не стоит ничего доказывать – он верит мне. И попросил верить и ему. Правда, все равно ревновал, вернее даже постоянно напоминал, что я – его. Возможно, всему виной были его собственнические чувства.

Больше Лескова не появлялась, затаилась где-то. А я жила спокойно, но с оглядкой. Мало ли что этой сумасшедшей придет в голову?

– Как учеба? – поинтересовался Антон, переводя тему.

– Не хватает тебя, – призналась я. – Все-таки так странно. Мы никогда не обращали друг на друга внимание, хотя были так близко. Мы потеряли много времени, да?

Подул ветер, все еще по-летнему теплый, насыщенный ароматом цветов.

– Все еще впереди, – спокойно сказал Антон.

Иногда он был сущим ребенком, иногда – капризным подростком, но иногда казался по-взрослому мудрым. И эти простые слова вдруг успокоили меня. В последнее время мысли о том, что мой любимый человек далеко, были вытеснены мыслями о том, что мы допустили ошибку в прошлом. Смотрели друг на друга, но не замечали, хотя могли быть счастливы уже давно…

– Не накручивай, – строго сказал Антон, явно поняв мои мысли. – Кто знает, как все могло быть. Да, детка? Скажи мне да.

– Хватит называть меня деткой, – привычно возмутилась я. Эта была наша своеобразная игра.

– Малышка? Куколка? Леди? – явно смеясь, предлагал он все новые варианты.

– Называй меня госпожой, Тропинин, – отвечала я. – А я буду величать тебя пупсиком.

– Что ж, я не против, госпожа, – усмехнувшись, легко согласился он, и я мысленно чертыхнулась, ожидая совсем другой реакции.

Смеясь и по-доброму подкалывая друг друга, мы продолжили разговор, ничего не значащий, но приятный.

Впереди показалась беседка-ротонда, которая так и манила. Мне захотелось побывать в ней – как и в прошлый раз. Мы стояли и целовались, и ветер так же дул нам в спину, как и сейчас.

Мне до ужаса захотелось коснуться губ Антона, но все, что я могла – только завороженно смотреть на них.