тогда ничто уже не сможет изменить грядущее: он уничтожит Эверран, а за ним и весь континент.

К слову, о силах кометы волшебник слышал впервые. Знать бы еще, когда ту комету ждать!

И что за это время нужно успеть? Как предотвратить всю эту дрянь?! Да и нужно ли вообще что-то предотвращать – может, Эскиль и верил россказням умирающего врага, но какого беса им должен верить Жаворонок?.. Он в своем уме и лишней крови проливать не намерен!

Одержимый местью, одержимый властью… Да не нужна Рику власть, не в ней дело! И меньше всего он хочет навредить своей стране! Пройти по трупам черно-серебряной падали? Да. Бесы дери, да! Отомстить? Пожалуй. Но при чем здесь одержимость, при чем здесь меч, обращенный против всего живого?! Чушь это все, предсмертные бредни Отступника!

И все-таки он должен был знать, что за будущее едва не лишило рассудка императора Аритена.

Вот же демон, он тут давится излишне крепким твелем, глаза ломает, а может, и нет в видаровском дневнике ничего ценного! По всему видать, что Эскиль Аритен здорово замкнулся после штурма и друга в свои кошмары не посвящал. Не доверял, что ли? А может, просто чужое спокойствие берег.

Тьфу ты, как спать хочется! Рик безуспешно попробовал подавить зевок. Этак и челюсть своротить можно…

Он перелистнул еще несколько бесполезных, на его взгляд, записей – что-то про строительство альвирских укреплений и отражение мелких набегов. Не то, опять не то… Похоже, он действительно зря ввязался в эту историю с дневником: рискованно, да еще и бестолково, по ходу. Перевернул несколько хрупких страниц разом, уже ни на что не надеясь…

Вернулся назад и впился в танцующие перед глазами строки. Вот оно!

Нет, Видар не описывал здесь видений Эскиля, и все-таки бессонная ночь, кажется, окупилась с лихвой…

Я часто бывал в столице. Иногда этого требовали дела графства, иногда я сам требовался при дворе… А бывало, я приезжал просто так, повидаться. Эскиль встречал меня с неизменной теплотой, уделял мне некоторое время – с каждым годом все более незначительное, – а после исчезал, ссылаясь на неотложное. Я знал, что он работает над чем-то важным и опасным, догадывался, что это связано с треклятым пророчеством, но Феникс ничего мне не рассказывал. Он вообще за все эти годы так и не объяснил, что случилось тогда в цитадели, а стоило мне заговорить об этом самому, становился отрешенным и совсем незнакомым. Я пытался, видит небо, пытался сберечь узы, что когда-то накрепко связали меня и моего короля!.. Но нить эта неотвратимо истончалась, и я был бессилен что-либо изменить. Я пытался говорить с ним, но разговоры получались сплошь не те. Все больше слов, все меньше понимания.

Однако за минувшие тридцать лет я успел обзавестись при дворе немалым количеством друзей, – кое-кто был знаком мне еще с войны, другие появились после… Я располагал доверием и приязнью этих людей, благодаря чему и узнал обо всем одним из первых, несмотря на то, что альвирские земли лежат столь далеко от королевского замка. После многих лет Эскилю все-таки удалось создать артефакт, способный показать его потомкам все то, что когда-то Отступник показал ему самому.

Увидеть воочию пророчество Саймора Вайдана… Я не знаю, каково это, кто я такой, чтобы судить?.. Но если кому и удалось забыть тот день, когда пала последняя цитадель врага, то не мне. Я все еще вижу перед мысленным своим взором искаженное болью лицо Эскиля. Я тридцать лет цепенею от ужаса, глядя, как видения эти продолжают жрать изнутри его душу и разум! Сколько мечтал я вернуться в тот день и любой ценой уберечь друга от страшной этой участи, сколько?! Но его я уберечь не смог, а теперь он сам уготовил подобную судьбу всему роду Аритенов.

У меня не было времени на сомнения: если артефакт уже существует, значит, я и без того опаздывал. Спасти Эскиля я не сумел, но защитить тех, кто придет следом за ним, был обязан. По крайней мере, так мне казалось… Я покинул Альвир тем же вечером, и не прошло двух недель, как я въехал во внутренний двор эверрского замка.

Эскиль встречал меня у парадного крыльца. Всю дорогу, подгоняя коня, я искал слова и доводы, способные убедить его… Я никогда не умел лгать своему другу, человеку, которому был обязан не только жизнью, – пес с ней, с жизнью! – но и душой своей. Только посмотрел сейчас на старика в крылатой короне, на чьих губах застыла вежливая улыбка, и понял, что на сей раз я не сумею сказать правды. Свой внезапный приезд я объяснил необходимостью встретиться с представителями айханской гильдии каменщиков.

Эскиль сделал то, что считал правильным, и тут нечего обсуждать. Теперь мой долг сделать то, что считаю правильным я.

Ночью я спустился туда, где император Аритен хранил самые ценные и самые опасные свои артефакты. Комната, конечно, охранялась, а когда я увидел человека, несущего дежурство у двери, проклял все окончательно. Я с двадцати шагов узнал профиль юноши, одетого в новенькую, совсем еще не ношенную форму гвардейца замковой охраны: Хайдгар Аритен, старший внук Эскиля. Он тоже узнал меня, улыбнулся растерянно и радостно.

– Видар!

Юноша сделал несколько шагов мне навстречу, и я раскинул руки, позволяя стиснуть себя в объятиях. А потом моя ладонь скользнула вверх по его горлу, сдавливая жилы. Несильно, но вполне достаточно, чтобы он обмяк у меня в руках.

Прости, парень. Видит небо, так будет лучше.

Я разыскал на его поясе нужный ключ и немедля отпер обитую аспидом дверь – мощную, защищенную и от обычных взломщиков, и от магов. Заперся изнутри и огляделся, подняв над головой фонарь. Собранные здесь предметы были мне хорошо знакомы – все, кроме одного. Оно стояло в самом центре – высокое зеркало в массивной золотой оправе. Даже не обладая даром, я кожей ощутил мощный ореол неведомой мне, нездешней силы. Затаив дыхание, я заглянул в зеркало, но не увидел ничего, кроме отраженной в нем комнаты. Что ж, это понятно: я не являюсь потомком Эскиля, артефакт предназначен только им…

За дверью уже звучали чьи-то шаги, время мое истекало. Я постоял еще несколько мгновений, запоздало осознав себя в роли предателя и государственного изменника. А потом выхватил меч и со всей силы саданул навершием по стеклу. Я ожидал звона, ожидал, что острые края вопьются мне в пальцы, но ничего этого не случилось. Зеркальная гладь не дрогнула, ни одна трещина не пробежала по