И это вовсе не сон, хотя я сплю.

Вернее, спал. Только что. На широкой кровати, под барханами одеял. И один из этих самых барханов…

— Варс?

Замер. Но никуда не делся.

— Варс!

— Чего тебе? — спросили откуда-то слева и вовсе не с уровня постели.

Ага, вижу: лохматая голова в дверном проеме.

— Тут… это… что-то.

Вася перевел взгляд на ворох ткани, в который я был зарыт. Нахмурился. Вздохнул. Одним прыжком оказался у кровати и в следующее мгновение уже тащил за ухо на свет божий…

— Ты кто?

Сотни алых косичек-хвостиков, торчащих во все стороны. Загорелая кожа, маслянисто блестящая, голая на всем своем протяжении, от гладкого лба до растопыренных пальцев ног. Растянутый в довольной улыбке широкий рот. Хотя улыбка тут же погасла, сменившись обидой:

— Вот так всегда. Вы, мужики, все — скоты. Неблагодарные.

Я ее знаю? Возможно. Голова трещит очень характерным образом, значит, вчера или просто какое-то время назад у меня была вечеринка. Судя по предъявленным претензиям — с гостями.

— Извини, я не хотел.

— Что, правда? — Одеяло взметнулось вверх. — А по-моему…

— Оставь человека в покое, — строго велел Вася, снова ловя девчачье ухо, — у него послеродовая депрессия пополам с бодуном, ему не до тебя.

Депрессия? Похоже на то. Но…

— Какая-какая?

— Да лежи ты! — Его ладонь толкнула меня обратно на постель. — Сейчас рассола принесу.

Вася скрылся в соседней комнате, девчонка осталась. И потянулась всем телом, делая вид, что не замечает моего присутствия.

Тощая она все же. Слишком. Сразу в памяти всплывает соседка по дому, Танька Девятова, с детства гробящая себя спортивной гимнастикой. Вот таким же угловатым дрищем была, пока не начала матереть. Хотя, конечно, в этой Лолите гибкости куда как больше. И плавности. Видимо, тренировалась в совсем других дисциплинах.

— И все-таки хочешь. — В постель она скользнула ужом, почти не тревожа одеяла. — Я чувствую, не отпирайся.

Еще мгновение, и попаду в плен. Не то чтобы неприятный или позорный, но…

— Я сколько раз повторить должен, чтобы ты поняла?

— А-а-а, пусти!

Вася, как всегда, начеку. И теперь одним ухом не обошелся: поднял девчонку за оба.

— Серьезнее надо быть, в твоем-то возрасте.

Ну зачем так жестоко? Она же…

— Она же еще ребенок.

— Ребенок? Ох, умора! Даже по моим меркам она уже бабушка. Счастливо впавшая в детство.

— Грубиян. Весь кайф испортил, — буркнула девчонка, но не успокоилась и, вывернувшись из Васиного захвата, снова прильнула ко мне. — Вот ты меня понимаешь, да?

И даже чересчур хорошо. Вернее, не я сам, а мое тело. И не скажу, что Танька была совсем уж непривлекательной…

— Не трогай! Там. И там тоже не надо!

— Буки вы. Оба, — печально сообщила соблазнительница, самостоятельно покидая постель и гордо удаляясь из поля зрения.

— Да с чего она вдруг…

— Она — суккуб. Это не лечится.

Похотливый демон? Ну дела.

— А сейчас, кстати, вполне сытый.

И чем же она завтракала? Хотя, кажется, догадываюсь. По наигранно-невинному выражению Васиного лица.

— Наверное, спасибо тебе так сказать хотела.

— За что?

— Не помнишь?

— Я ее через дорогу перевел, что ли?

Вася мученически закатил глаза к потолку.

— Не, ну правда? Подарил что-нибудь?

— Конфеткой угостил.

Какой-то неадекватный тогда получается ответ. Разве что конфета была…

Леденец. Исчезающий со скоростью света в лягушачьем рту.

— Это…

— Ага.

— Та, которая…

— Та самая.

Ну что тут скажешь?

— А она… похорошела. Прямо и не узнать.

Замок тонких пальцев защелкнулся у меня на животе, заключая в объятия, а в ухо жарко шепнули:

— Значит, я все-таки няшная?

— Ва-а-арс!

— Брысь отсюда, кошка мартовская!

Я похож на леопарда.

Нет, не рельефом мускулатуры. И не ленивой грацией движений.

Пятнами.

Они щедро рассыпаны по всему телу, с ног до… Да, видимо, и на лице этих отметин достаточно. Хорошо, что в номере гостиницы, куда меня притащил Вася, нет зеркала, и я могу оставаться в некотором неведении относительно своего внешнего вида. Хотя…

Знаю, как все это выглядит. Проходил. Ветрянка, «зеленка», мамины истошные вопли: «Не ковыряй!». Единственное отличие, что сейчас меня мазали скорее чем-то вроде йода, поэтому пятна на коже — ржавые, а не изумрудные. И рубцов никаких нет. Только крохотные припухлости с дырочками посередине. Как от укусов.

— Здесь водятся клопы?

— Я с тобой не разговариваю.

Ага, поэтому откликаюсь на первый же вопрос? Так я и поверил.

— Почему вдруг?

— Ты жадный.

— Я с тобой последней сладостью поделился, между прочим.

— Ну, положим, сладостей у тебя и без той конфеты доста… Все равно не разговариваю!

Ладно, пусть дуется. Главное, что больше не пытается залезть куда не просят. Наверное, Вася все-таки нашел убедительные доводы помимо способа «за ушко и на солнышко». А потом ушел. Смылся. В своем фирменном стиле: без объяснений. И даже никаких указаний не оставил, типа сидеть тихо или что-то вроде того.

Правда, я бы и сам не рискнул сейчас выйти на улицу. Во-первых, все еще изрядно покачивает, а во-вторых…

Там шумно.

Много-много голосов, звучащих уже не какофонией, а слаженно. Потому что теперь местные обитатели снова понимают друг друга, и каждая новая фраза тянет за собой следующую, вплетаясь в общую паутину. Большую часть времени все проходит фоном, почти не привлекая внимания, но иногда отдельные слова теребят слух. Вот как сейчас:

— Волхвов с дарами сегодня не принимаем! А ходоки пусть… идут, да. Далеко и надолго!

Это все происходит совсем рядом. За дверью, которая пропускает внутрь Васю и тут же захлопывается, отсекая гомонящую толпу.

— Ты собрался? — Вопрос летит прямо с порога и ставит меня в тупик.

— Зачем?

— Конечно, можешь и так пойти. Тебе теперь все тут можно. Но я бы на твоем месте хорошенько подумал.

Он-то сам уже переоделся: сменил костюм ронина на прежний многослойно-многокарманный вариант. И стал выглядеть почти как раньше. Но именно что «почти».