Кай поправил на спине чехол с ружьем, вытащил из ножен меч, взял в руку нож. Каттими за его спиной заскрипела рогами лука. Секунды под ногами хрустел снег. Затем Кай толкнул дверь. Над уходящими вниз ступенями коптила лампа. Где-то в отдалении слышалось тяжелое дыхание, которое усиливалось с каждым шагом. Кай взглянул в темноту лестницы, уходящей к подземным тоннелям и дождевым стокам Хилана, и толкнул еще одну дверь, которой, как он помнил, раньше здесь не было.

В довольно большом, судя по кладке не так уж давно устроенном зале со сводчатым потолком, заполненном какими-то станками, устройствами, верстаками и прочим ремесленным инструментом, к которому Кай всегда относился с благоговением, горели несколько ламп, и в их свете взгляд сразу нашел обвисшее тело человека, прикованного к дальней стене. Ноги его стояли на полу, но и их, и запястья, и грудь охватывали точно такие же обручи, что торчали из снега на вновь выстроенной дробилке. Только кости несчастного не были раздроблены. На нем не было ни одной раны, разве только кожа под железом саднила, словно он пытался вырваться из западни, да еще запах нечистот и рвоты мешался с запахом горящего масла.

Кай остановился в пяти шагах, цыкнул на сморщившую нос Каттими, позвал негромко:

— Подмастерье!

Человек вздрогнул, зашевелился, поднял голову, и Кай увидел обычного, довольно пожилого хиланца с серым лицом и серым взглядом, в котором сквозила усталость. Затем вдруг эта серость с лица незнакомца сползла, глаза прояснились, обдали густой зеленью, и покусанные губы прошептали:

— Здравствуй, Кир Харти. Здравствуй, брат. Я — Хармахи. Подмастерье и сын мастера Сакува. Мне нужно поговорить с тобой, но, если буду терять сознание, только обливай меня водой, но — что бы я ни делал и что бы я ни говорил — не снимай с меня оковы. Ты понял?

— Не сниму, — пообещал Кай.

— Хорошо, — ответил Хармахи и снова обвис в железных путах.

Он пришел в себя через полчаса. Но не от воды, которую Кай разогрел на стоявшей тут же печке. И не от мази, которой Каттими смазала раны Хармахи. И не от глотка кетской настойки, которую Кай влил ему в рот. Он пришел в себя от надетого на его палец одного из перстней Сакува. Открыл зеленые глаза. Повернул голову, с трудом согнул опухшие пальцы, увидел быстро мутнеющий камень на мизинце.

— Зря… — выдавил через силу. — Совсем не будет времени. В четыре пополудни Хилан закончится. Перегрызет сам себе глотку. Но еще раньше придет… он. Вода, снег способны прикрыть от него, но этот камень как огонь. Ну да ладно. Как успею. Если начнется, меня… или его следует убить. Меня следует убить. Понятно?

— Нет, — оглянулся на побледневшую Каттими Кай.

— Будь готов меня убить, — тверже повторил Хармахи. — Я смотритель.

— Ты? — поразился Кай.

— Я смотритель! — почти прокричал Хармахи и добавил уже тише: — Я выбран смотрителем, но я не согласен. Я не стану им. Хотя Тамаш все еще надеется меня заставить. Они хотели добраться до отца через меня. Он должен был меня убить, но не смог. Но я должен тебе сказать кое-что, парень…

— Я слушаю, — прошептал Кай.

— Я старше тебя на четверть века. Я рожден обычной женщиной, и я обычный человек. Хотя наслушавшись рассказов о твоих подвигах, не только радовался за тебя, но и порой сожалел, что моя мать не была кем-то вроде твоей. Но это так, только тени в голове, они случаются у каждого. Отец никогда не забывал обо мне, хотя стал жить со мной только в последние годы. И уже выглядел младше меня, кстати. Но он всегда помогал мне. Еще мальчишкой устроил меня в цех оружейников. Радовался моим способностям. Раскрывал для меня те тайны металла, на разгадывание которых не хватило бы всей моей жизни. Рассказывал о себе. Многое. Думаю, больше, чем тебе. Поддержал, когда я затеял вот это производство в заброшенном смотрительном доме. Без него я бы не сделал ничего.

— Зачем? — прошептал Кай. — Зачем все это?

— Так надо, — так же тихо ответил Хармахи. — Это… Пагуба, эта мерзость не может продолжаться бесконечно. Не завтра, не этой зимой, не в этом году и не в следующем, но однажды все закончится. Не только Пагуба. Все закончится. Границы Салпы падут. И вот тогда все начнется по-настоящему. Тогда нам всем придется сражаться уже с настоящим врагом, потому что мы на чужой земле. За границами Салпы до самых пределов этого мира — тати. И они захотят нас уничтожить. Если не мое оружие, кто нас защитит? Или ты думаешь, что те, кто привел нас сюда, отведут обратно? Они забудут о нас в первое же мгновение свободы!

— И Сакува? — спросил Кай.

— Не знаю, — вздохнул Хармахи. — Но он не только предрек скорое падение границ Салпы. Он сказал самое главное. Та земля останется нашей, станет нашей, которую мы будем способны защитить. А та земля, которую мы покинули, о которой не сохранилось даже памяти, забыла о нас. Ту землю будут защищать другие. И будут защищать даже от нас, если мы туда вернемся. Мы останемся здесь и будем жить на этой земле и сдерживать тати, потому что перемешаться с ними мы не можем. Мы останемся здесь и будем овладевать магией, потому что она вернется на эту землю полной силой, а у тати есть шаманы, которых нет у нас. Поэтому — оружие. Но не это главное…

Хармахи закашлялся, изогнулся, забился в судорогах, поднял к Каю лицо, зеленые глаза на котором на мгновение обратились в черные омуты, но сдержался и вновь стал собой.

— Ты должен знать, Кир. Что бы тебе ни подкинула судьба, какие бы испытания ни предложила, всегда найдется тот, кому было труднее, тот, кому было больнее, кто страдал больше тебя. Но я не для того прикован к стене, чтобы ты проникся моими словами. Просто запомни, страдания не полнят успехов и не приближают к победе. Они только страдания, и ничего больше. И еще запомни, это передал тебе отец, кто бы ни вел тебя по твоей дороге, никто не может тебя заставить обращаться дрянью или ничтожеством. Всякий человек может всегда остаться свободным, даже если он прикован к стене, как я.

— Свободным? — не понял Кай.

— Внутри, внутри свободным, — захрипел Хармахи, стиснул зубы так, что струйка крови побежала из уголка рта, но продолжил через секунду: — Я свои семена бросил. Тебе свои предстоит еще донести. И вот еще. Самое главное. Сакува не убивал Ишхамай. Он только пронзил ее ножом!

Он начал меняться на слове «Ишхамай». «Ножом» — уже выкрикивал не Хармахи. В путах железа застыл некто иной. Бугрились даже сквозь одежду мышцами сильные руки и ноги. Отливали сизым черные волосы. Окруженные короткой, но плотной черной бородой и усами, кривились губы. Глубоко посаженные глаза смотрели с ненавистью и насмешкой. Голос прозвучал глухо:

— Вот он передо мной, итог хитрого смешения зрения и крови, результат обмана с одной стороны и умственной непроходимости с другой. И баба с ним. Ты все еще жив? Что ж, иди, делай свое дело. Только помни, кому бы ты ни служил, что бы ты ни творил, ты служишь Пустоте.

— Пустоты нет, — твердо сказал Кай, чувствуя, как начинает темнеть у него в глазах, перехватывать дыхание.