Мы остановились у выхода, и Альберта положила руку на бедро.

— Не знаю. Можно, конечно, попытаться. Ситуация сталасложнее.

— Да, я знаю, — с грустью ответила я, вспомнив деспотическоеповедение Татьяны.

— Но, как я обещала, мы сделаем все, что сможем. Что яговорила об окончании школы с низкими оценками? Этого не будет. Может, поматематике и научным дисциплинам — это мне не подвластно. Но все равно тыбудешь лучшей среди новичков. Это уж моя забота.

— Хорошо, — сказала я, прекрасно понимая, какой уступкой этобыло с ее стороны. — Спасибо вам.

Только я вышла за порог, как она окликнула меня.

— Роза!

Я придержала дверь и оглянулась.

— Да?

У Альберты было такое лицо... мягкое или, может, нежное;никогда не видела ее такой прежде.

— Прости, — сказала она. — Прости за все, что произошло.Никто из нас тут ничего не мог поделать.

Я прочла в ее взгляде, что она знает о Дмитрии и обо мне.Вот только откуда? Может, услышала что-то после атаки, может, догадалась ещераньше. Как бы то ни было, в ее лице не было осуждения, только искренняя печальи сочувствие. Я коротко кивнула в знак признательности и вышла.

Кристиана я нашла на следующий день, но наш разговорпродлился недолго. Он опаздывал на встречу со своими учениками. Однако он обнялменя и, казалось, искренне обрадовался моему возвращению. Это показывает, какдалеко мы продвинулись, учитывая антагонизм, возникший между нами в началезнакомства.

— Наконец-то, — сказал он. — Лисса и Адриан больше всехбеспокоились о тебе, но не только. И кому-то нужно ставить Адриана на место,знаешь ли. Я не могу заниматься этим все время.

— Спасибо. Сама поражаюсь, говоря такое, но я тоже скучалапо тебе. В России с точки зрения сарказма тебе нет равных. — Я посерьезнела. —Раз уж ты упомянул Лиссу...

— Нет, нет. — Он в знак протеста вскинул руку, лицоокаменело. — Я так и знал, что ты об этом заговоришь.

— Кристиан! Она любит тебя. Ты же понимаешь — то, чтопроизошло, не ее вина...

— Понимаю, — прервал он меня. — Но понимание не избавляет отболи. Роза, я знаю, такова твоя природа — вмешиваться и говорить о том, о чемникто другой не решается заговорить, но, пожалуйста... не на этот раз. Мнетребуется время, чтобы разобраться.

Пришлось проглотить все, что было у меня на уме. В нашемвчерашнем разговоре Лисса рассказывала, как сильно сожалеет о своей ссоре сКристианом, — наверно, за это она больше всего ненавидела Эйвери. Лиссапостоянно испытывала желание подойти к нему и помириться, но он упорно держалсяна расстоянии. И да, он был прав. Мне не следует вмешиваться — пока. Однакорано или поздно я должна помирить их.

Я решила уважить его желания и просто кивнула.

— Хорошо. На данный момент.

Мои последние слова заставили его криво улыбнуться.

— Спасибо. Послушай, мне нужно идти. Если когда-нибудьвозникнет желание показать моим ребяткам, как можно надрать противнику задницустаромодным способом, заглядывай. Джил хлопнется в обморок, снова увидев тебя.

Я пообещала зайти, и мы расстались — у меня у самой былидела. Однако пусть даже не мечтает, что я с ним закончила.

Я должна была встретиться с Адрианом и Лиссой за обедом, водной из комнат отдыха гостиницы. Разговор с Кристианом задержал меня, и яторопливо зашагала через вестибюль, не обращая внимания ни на что вокруг.

— Всегда в спешке, — произнес чей-то голос. — Это чудо — чтокому-то удается хоть иногда заставить тебя остановиться.

Я замерла и повернулась, широко распахнув глаза.

— Мама...

Она стояла, прислонившись к стене и скрестив на груди руки,коротко остриженные темно-рыжие вьющиеся волосы были в беспорядке. На ее лице,заметно пострадавшем под воздействием стихий — как и у Альберты, — застыловыражение облегчения... и любви. Ни гнева, ни осуждения. Никогда в жизни я такне радовалась встрече с ней. На мгновение я прижалась к ее груди, а она крепкообняла меня.

— Роза, Роза, — говорила она, уткнувшись в мои волосы. —Никогда больше так не поступай. Пожалуйста.

Я отодвинулась, посмотрела на нее и была потрясена, увидевтекущие по щекам слезы. Я видела слезы на глазах матери после нападения нашколу, но никогда, никогда она не плакала вот так — по-настоящему, да еще иоткрыто. Невыносимо! Я сама чуть не расплакалась и без всякого толка приняласьосушать ее слезы концом шарфа Эйба.

— Нет-нет, все в порядке! Не плачь. — Как странно — мыпоменялись ролями. — Прости. Больше такого не повторится. Я очень скучала потебе.

И это была правда. Мне нравилась Алена Беликова. Я считалаее доброй, замечательной и лелеяла воспоминания о том, как она утешала меня поповоду Дмитрия и в любой момент бросала все дела, чтобы покормить. В другойжизни она стала бы моей свекровью. В этой я всегда буду относиться к ней как кприемной матери.

Но она не была моей настоящей матерью, а вот Джанин Хэзевейбыла. И, стоя здесь, рядом с ней, я была счастлива — очень, очень счастлива, —ведь я ее дочь. Она далека от совершенства, но совершенных людей нет, как ятеперь понимала. Она была доброй, храброй, сильной и сострадательной и,думается, понимала меня лучше, чем я считала. Если я стану наполовину такой,как она, моя жизнь пройдет не зря.

— Я так беспокоилась, — сказала она, взяв себя в руки. —Куда ты уехала... в смысле, мне известно, что в Россию... но зачем?

— Я думала... — Я сглотнула, перед моим внутренним взоромснова возник Дмитрий с колом в груди. — Мне нужно было кое-что довести доконца, и я думала, что должна сделать это самостоятельно.

Что касается последней части, сейчас я не так уж была в этомуверена. Да, я выполнила задуманное целиком на свой страх и риск, но толькотеперь поняла, сколько людей любят меня и не оставили бы в беде. Кто знает, каквсе обернулось бы, если бы я попросила о помощи? Может, было бы гораздо легче.

— У меня тысячи вопросов, — сказала она.

Ее голос зазвучал жестче, и против воли я улыбнулась. Теперьона снова стала той Джанин Хэзевей, которую я знала. И я любила ее такой. Еевзгляд изучил мое лицо, переместился на шею и... замер.

«Может, Оксана исцелила не все мои синяки?» — В паникеподумала я.

Сердце чуть не остановилось при мысли о том, что моя матьпоймет, как низко я пала в Сибири.

Однако, протянув руку, она коснулась яркого кашемировогошарфа, и на лице возникло выражение удивления и шока.

— Это... это шарф Ибрагима... фамильная ценность...

— Нет, он принадлежит одному гангстеру по имени Эйб...