За штурм Астрахани и подавление стрелецкого восстания войскам Б. П. Шереметева также полагалось вознаграждение, в соответствии со «Статьями» от 23 апреля 1706 г., «офицерам и салдатам, которые пришли с фелтмаршалом и были в бою, дать на три месяца, сверх окладов, из тамошних денег, из воровских животов [т. е. из имущества бунтовщиков – Б. М.]»[1230].

За службу при взятии Выборга Петр пожаловал солдатам гвардии – «своим государевым жалованьем кормовыми деньгами» на 3 месяца, а пехотных полков – на 1 месяц [1231]. За участие в штурме Эльбинга участникам приступа также полагалась денежная выплата; в январе 1710 г. Петр писал Шереметеву: «Также надобно вам отпустить ныне… денег на дачю афицером и салдатом, которые были на приступе у Елбинка не в зачет их жалованья на месяц» [1232]; вероятно, Шереметев не прислал запрашиваемых денег, и Петр велел Ностицу «обещанное жалование за штюрм» собрать с эльбингских мещан и раздать солдатам [1233]. Выманив у эльбингского магистрата 250 000 золотых, Ностиц в 1711 г. бежал с ними из российской армии, за что был заочно осужден, и его «персону… яко изменничью, на виселице повесили»; есть сведения, что причиной такого поступка было не выплаченное жалованье более чем за год[1234]. После бегства генерал тщетно пытался устроиться в родной Дании, потом нанялся на венецианскую службу, сражался с турками и далматийцами; по возвращении вступил на саксонскую службу, умер в своем поместье в Лауситце в 1738 г. О ранних годах жизни этого датского офицера известно, что в 1680 г. он имел чин капитана, к 1701 г. дослужился до полковника и в 1707 г. уволился с датской королевской службы, поступив в русскую армию с чином генерал-майора [1235].

До нас дошло еще одно любопытное упоминание о вознаграждении за взятие города. В письме Сенату от 8 июня 1711 г. Петр писал: «Брегадиру Осипову и другим начальникам, которые Сергиевский взяли, для потехи надлежит послать жалованья по примерам прежним таких дел» [1236]. Очевидно, царь имел в виду штурм мятежной крепости Новосергиевской 12 апреля 1711 г. и так отреагировал на просьбу адмирала Апраксина: «Не повелишь-ли пожаловать хотя малым жалованьем бриг. Осипова и черкасских полковников и казаков, которые были под Сергиевским, впредь для куражу, всего будет меньше дву тысяч рублев» [1237]. В донесении генера-майора Шидловского Апраксину от 15 апреля 1711 г. о взятии крепости содержится приписка, какое вознаграждение предлагается выдать казакам, участвовавшим в штурме: «Доведется дать бригадиру и полковнику по косяку камки, по паре соболей, старшине полковой по косяку, сотникам по портищу камки, казакам по рублю денег» [1238].

Возможно, что шедший на штурм солдат, драгун или казак рассчитывал на вознаграждение, но у нас нет сведений о существовании широкой практики в русском войске, когда за выполнение особо опасных заданий заранее объявляли вознаграждение, и в этом можно было бы усмотреть различие между русской и иностранной (европейской и турецкой) традициями. Впрочем, особые случаи есть и тут – во время осады Нарвы в 1704 г. «охотникам» Новгородской выборной конницы и драгунских полков было предложено взять языков «и кто щастием своим языка возмет и приведет, тому дано будет 30 золотых червонных» [1239]. Еще одно свидетельство о денежной компенсации относится к лету 1701 года, но оно скорее всего не имеет отношения к выполнению опасных заданий: когда русские полки вместе с саксонцами стояли недалеко от Риги в крепости Кокенгаузен (Коканауз) под командой саксонского коменданта Бозена, солдаты «стояли по караулам и ходили на работу по указанному числу с переменою; и которые де были работе давано им платы сержантам по десяти денег, солдатам трем человекам по гривне на день»[1240].

Что переживали солдаты и офицеры в последние часы перед атакой? Сегодня мы можем об этом лишь догадываться, поскольку источники мало освещают внутренний мир участников событий. Реляции и рапорты, по определению, сообщают лишь о фактическом ходе боевых действий; а личные воспоминания практически отсутствуют. Князь Борис Иванович Куракин – один из немногих русских военных мемуаристов Петровской эпохи; в 1704 г. он в чине майора Семеновского полка участвовал в штурме Нарвы, а «пред тем приступом исповедывался и причастился Святых Таин, в которой заповеди от отца духовного долженствовал бы всегда памятовать и исполнять»[1241]. Очевидно, Куракин осознавал всю опасность предстоящего боя, т. к. у него уже был опыт, когда он оказался под неприятельским огнем в траншеях при Ниеншанце, для него это был «великий и страшливый случай». Утром перед штурмом Нарвы, в день Св. Матфея, царь отслужил молебен в походной часовне [1242]. Петр осознавал важность боевого духа своих солдат, и в инструкции к штурму Выборга писал: «Пред оным же штурмом вначале Господа Бога молить подобает всем о помощи…. понеже все дела человеческие от сердца происходят, того ради солдатские сердца Давидом реченым веселием увеселить» [1243]. Очевидно Петр апеллировал к ветхозаветному сюжету о весельи царя Давида при перенесении ковчега. В преддверии штурма молитвы об удаче раздавались и в тылу; по крайней мере это наблюдал в Санкт-Петербурге датский посланник Юст Юль: «18-го [июня, нов. ст.]. Ввиду того что штурм Выборга назначен на завтра, царь на сегодня объявил пост. Воздержание соблюдалось строго, никто ничего на ел, в церквах и дома день и ночь непрерывно молились, взывая к Богу и прося Его благословения на победу» [1244].

О поведении солдат в ожидании штурма Нарвы можно судить по приведенной в журнале барона Гизена «реляции некоего непарциального [нейтрального] иностранного министра»: «Которых русских командовали [командировали на приступ. – Б. М.], те засвидетельствовали только зависть един перед другим радости и веселия, поспешности и охоты, будто бы они шли на мир [очевидно, пир. – Б. М.], или на свадьбу; что по истинне удивило не токмо самых русских, но и иностранных, найпаче шведов полоненников, при апрошах бывших; и вместо того, чтоб русских в то время ободрять; то слышны были жалобы от многих офицеров и солдат, для чего их оставили в их постах»[1245].