— Отец, не слушай этих опасных речей! С тех давних пор много времени утекло, сил у нас и войска прибавилось, Русь окрепла. Посмотри, какие у нас храбрые талантливые воеводы, какие доспехи, оружие! Разве можно сравнить с татарскими? Ты погляди, какие они к нам приезжают? Только и умеют, что попрошайничать да требовать. Неужто мы снова станем им дань платить? Снова станем рабами? Отец! Даже думать о том невыносимо!

Взволнованный, лишь недавно огрубевший молодой голос всколыхнул замолкнувших было бояр, воевод. Многие начали переговариваться между собой, кивать головами, одобряя речь наследника. Иоанн впервые по-новому взглянул на сына. Тому пошёл двадцать второй год, но это уже не был тот нежный, молчаливый и послушный юноша, который с восхищением смотрел на отца и во всём старался подражать ему. Иоанн увидел взрослого, вполне сформировавшегося воина с уверенным голосом, с широкими плечами и крепким телом. Он был пониже отца, но ничуть не уступал ему силой и мощью, случись им сразиться в рукопашной, ещё не известно, кто бы одолел — сорокалетний отец в расцвете сил или этот только что оперившийся молодец.

Одобрительно гудели молодые князья-воеводы, им понравилась речь наследника:

— Хорошая смена растёт нашему государю! — донеслось до Иоанна, и незнакомая прежде волна ревности колыхнулась в нём. Но её подавила законная гордость — это же его сын, и надобно радоваться таким похвалам.

— А ты что молчишь, богомолец мой? — обратился Иоанн к Геронтию, который тихо сидел рядом на стуле, скрестив руки на своём тяжёлом жезле.

— Я, сын мой, слушаю и думаю. Я, однако, считаю, — возвысил он голос, — что не должны мы отдать нашу землю христианскую, свои храмы на поругание супостатам, народ русский православный на погибель. Долг твой, долг государя, — защитить свою паству от неверных. Возложи надежду свою на Господа и иди смело на врага, Господь не оставит тебя, всё в Его власти. А мы будем денно и нощно молиться за тебя и твою победу.

— Дай мне слово, государь, — тихо заговорил находящийся тут же величественный старец Вассиан Ростовский.

Он в последние два месяца безотлучно находился в Москве, прилагая немалые усилия к примирению Иоанна с братьями его, и теперь вёл переговоры с их матушкой-инокиней Марфой, обсуждая с ней, как уладить это дело. После спора по поводу Кирилло-Белозерского монастыря он всё ещё находился в натянутых отношениях с митрополитом, но теперь полностью поддержал его:

— Прошу тебя, государь, не осуди моего худоумия, ибо берусь советовать мудрейшему. Тут вот напомнили, — Вассиан недобро глянул на толстяка Ощеру, — что великий князь Дмитрий Донской бежал от Тохтамыша, и тебя этим запугивают. Но сначала ты вспомни, как этот твой прародитель великое мужество и храбрость показал на Дону над теми же сыроядцами окаянными! Сам наперёд бился, не пощадил живота своего для избавления христиан, не испугался множества татар, но, не сомневаясь нимало, воспрянул на подвиг, наперёд выехал и лицом стал напротив окаянного разумного волка Мамая, желая восхитить из уст его словесное стадо христианских овец. За это и Бог послал ему на помощь ангелов и мучеников святых; за это и до сих пор восхваляется Дмитрий и славится не только людьми, но и Богом. Так и ты поревнуй своему прародителю, и Бог сохранит тебя; если же с воинством своим и до смерти постраждешь за православную веру и святые церкви, то блаженны будете в вечном наследии...

Вассиан хотел ещё что-то сказать, но горло его перехватило от избытка чувств, и он замолк, опустив свои повлажневшие глаза.

— А ты что скажешь, Михаил Андреевич, — обратился Иоанн к дядьке своему, князю Белозерскому, внуку Дмитрия Донского.

— Я готов с оружием постоять за землю нашу русскую, — негромко, но твёрдо молвил немолодой уже, располневший и поседевший князь. Думаю, государь мой, мы сможем одолеть супостата.

Высказались ещё несколько старейших бояр, поддержавших необходимость обороняться.

— А ты, Григорий, что молчишь? — обратился Иоанн к своему осторожному и умному советчику, опытному в житейских делах боярину Григорию Андреевичу Мамоне.

Тот, поколебавшись какое-то мгновение, погладив руками свой объёмный живот, решил ответить откровенно:

— Прости, государь, меня за мою дерзость, мне было бы проще согласиться с иными храбрецами и сказать тебе, мол, иди и сразись, но я, памятуя об истории нашей, хотел бы предостеречь тебя. Вспомните, сколь храбр и горд был герой Литовский, великий князь Витовт, завоевавший много русских городов. Было у него огромное войско, много храбрых воевод, огнестрельное оружие. Он нисколько не сомневался в своей победе над ханом Тимуром. Однако разгромили его враги в бою у реки Ворсклы. Хотел Витовт удивить мир, а снискал один стыд, лишился войска, оставил беззащитными свои владения, начал платить дань непомерную. А ведь хан предлагал ему почётный мир ещё до сражения! Или вспомни отца своего Василия Тёмного! Вспомни пленение его татарами в Суздальском бою и к каким тяжёлым последствиям привело это? Не лучше ли договориться о мире и откупиться посильными средствами, как это делали предки наши, чем терять лучшие силы русские на полях сражений?

— Одумайся, что говоришь, боярин! — одёрнул Мамону святитель Ростовский Вассиан. — Сколько времени утекло с тех пор? Разве не окрепло за это время государство Русское и его воинство? Разве не окреп дух его? Разве прежнее ныне воинство татарское? Погляди, что делается у сих нехристей окаянных? Брат брата убивает, сын на отца руку поднимает! Самозванцы трон захватывают, царями себя величают! Неужто ты, государь законный, Богом венчанный и Богом утверждённый, в царях пресветлейший, пред самозванцем смиришься, о мире молить будешь? Неужто оставишь на поругание наши храмы святые, народ свой православный? Не слушай, государь, этих людей, хотящих честь твою переложить в бесчестие и славу твою в бесславие, выйди смело навстречу безбожникам, освободи землю Русскую от нечестивого Ахмата: ангелы снидут с небес в помощь тебе; Господь пошлёт тебе от Сиона жезл силы и одолеешь врага!

Вассиан гордо поднял свою седую голову и оглядел презрительно Мамону, но тот не заметил этого: печально и бесстрастно смотрел он в пространство, вниз, к ногам государя своего. И непонятно было, то ли слышит боярин осуждающие горячие слова гордого старца, то ли замер в страхе перед грядущими испытаниями и уже ничего не воспринимает.

Иоанн же продолжал сидеть в своём прекрасном, недавно лишь сотворённом новом кресле-троне с двумя приступочками, возвышаясь над боярами и