Поскольку его собственный родитель не одобрял его намерения принять сан, моему отцу понадобилась помощь его благодетеля, сэра Уильяма Деламейтера. Этот богатый баронет не только оплатил обучение моего отца в Кембридже, но впоследствии выхлопотал для него должность викария в Портсмуте.

Фактически отвергнутый своим отцом, он не мог и помышлять о женитьбе. Однако сэр Уильям повторно проявил Щедрость — на сей раз последствия ее оказались гибельными, — обещав моему отцу отдать ему приход, которым имел право распоряжаться. Приход этот располагался вокруг главной усадьбы сэра Уильяма — Деламейтер-Холла — и приносил, если считать церковную десятину, жалованье и соглашения с должниками, не менее тысячи двухсот фунтов в год, к чему прилагался прекрасный дом священника. Действующий священник, хоть и не жаловался на здоровье, был джентльменом очень преклонных лет, и потому вступление моего отца в должность ожидалось в не столь уж долгом времени.

Свадьба моих родителей была отложена на два года, однако по истечении этого срока ни один из двух престарелых джентльменов не осуществил то, что от него ожидалось: мой дед по-прежнему был настроен против, а старик-священник ни на шаг не приблизился к вечному блаженству. И тут мой отец принял роковое решение. Не желая ни откладывать бракосочетание, ни обращаться повторно к щедрости сэра Уильяма, он отправился к одному лондонскому ростовщику, который ссудил ему триста фунтов за ежегодную ренту в сто фунтов — начало выплат через пять лет, а конец через двенадцать. К тому времени отец небезосновательно надеялся вступить в должность, после чего выплачивать ренту ему не составит труда. Располагая всего лишь тремястами фунтами, мои родители тем не менее вступили в брак и обосновались в коттедже в Портсмуте. Через год родилась я — к счастью, единственное их дитя, пережившее младенческий возраст.

Дальнейший рассказ прост, и к чему он поведет, вы, судя по всему, уже догадываетесь. Старик-священник не только не умер, но и разрушил все ожидания, пережив своего патрона: когда мне исполнилось четыре года, сэр Уильям, здоровый и крепкий мужчина в расцвете лет, умер во время охоты. Это печальное событие произошло за каких-нибудь несколько месяцев до назначенного начала выплат. Наследником движимого и недвижимого имущества сэра Уильяма, а также титула стал его племянник сэр Томас Деламейтер, джентльмен, о котором мой отец знал немного и от которого не ожидал ничего хорошего. Он немедленно написал сэру Томасу письмо, где выразил соболезнование в связи с его потерей и рассказал о полученном от его дяди обещании и о своих надеждах, на этом обещании основанных. Новоиспеченный баронет ответил тоном самым холодным и официальным: сэр Томас не имеет об обещании дядюшки ни малейшего понятия, так как дядюшка не упоминал о нем при жизни и не оставил после смерти соответствующих заметок ни в завещании, ни в других бумагах. Как член церкви, посвященный в духовный сан, отец должен понимать, что, хотя сэр Томас не сомневается в существовании данной договоренности, однако при нынешних условиях она никак не свяжет его в деле, где он должен руководствоваться велениями собственной совести. (Притом что человек этот, известный своим дурным поведением, не раз и не два уже доказывал, сколь мало считается с долгом христианина!) Более того, сэр Томас уже обещал этот приход одному своему университетскому приятелю, чьи достоинства и способности ему непосредственно известны. Наконец, сэр Томас горько сожалеет, что мой отец излишне поспешно заключил сделку, касающуюся других лиц и основанную на столь шатких ожиданиях, но — моему отцу следует понять — это не побудит сэра Томаса поддаться чувствам и пренебречь долгом.

Положение моего отца сделалось отчаянным. Ростовщик, предоставивший ему заем, вскоре узнал о его несчастье (ты как будто удивлена, но, похоже, у этих людей имеется сеть агентов и осведомителей во всех юридических, финансовых и церковных учреждениях) и пригрозил подать иск за долги, что неминуемо привело бы отца за решетку.

Мой отец в последний раз отправил своему отцу просьбу о помощи — ответа не последовало. Зная, что в Англии его ждет арест и бессрочное заключение, и беспокоясь за судьбу моей матушки и мою, отец решился на отчаянный шаг. В ту пору у молодых священников имелась возможность (она имеется, насколько мне известно, и в наши дни, поскольку происходило это всего лишь пятнадцать лет назад) без особого труда получить должность младшего капеллана в одном из пунктов Ост-Индской компании. Сравнительная доступность этого поста объяснялась не только низким жалованьем (более семидесяти фунтов ожидать не приходилось), но, главное, крайне нездоровым местным климатом и высокой смертностью среди проживавших там европейцев. Получив назначение в военный городок Конпур в провинции Аллахабад, отец большую часть своего первого квартального жалованья употребил на то, чтобы застраховать на пятьсот фунтов свою жизнь. Полис он оформил на мое имя, указав в качестве опекунов моих мать и бабушку; думаю, он, насколько это совместимо с этическим учением церкви, рассчитывал, что его вероятная смерть как погасит долг, так и обеспечит будущее вдовы и ребенка. Он намеревался отплыть в Индию один, но моя матушка во что бы то ни стало желала его сопровождать, и, видя, что отказ в этом повредит ее здоровью больше, нежели переселение в Индию, отец согласился.

Оставив меня на попечение бабушки, они отплыли в Калькутту. Местный климат оправдал ожидания отца в том, что касалось его самого: через несколько месяцев он умер. То же самое — увы! — случилось и с матушкой. Во всем же остальном его намерения не осуществились из-за неудачных юридических рекомендаций. Не знаю, как ты отнесешься к моим догадкам, что адвокат, у которого консультировался отец, состоял в сговоре с ростовщиком и намеренно ввел отца в заблуждение? Ибо, задолго до того, как ввиду смерти должника его имущество было освобождено от обязательств перед заимодавцем, этот последний обратился в суд и закрепил за собой пятьсот фунтов, которые страховая компания еще даже не успела выплатить моей бабушке. О существовании страхового полиса он мог узнать только от адвоката.

И вот, на седьмом году жизни я оказалась полностью зависимой от моей бабушки, весь доход которой составляла квартирная плата от жильцов двух верхних этажей в арендованном ею домике; она же, отягощенная помимо старости собственными заботами и недугами, едва ли годилась на роль единственной опоры для малолетнего ребенка. Ее забота обо мне выразилась в том, что она послала меня в школу для приходящих учеников, где я постаралась в полной мере усвоить все дававшиеся там знания и преуспела настолько, что мне доверили надзирать за младшими ученицами.

Когда мне было четырнадцать, моя бабушка умерла, срок аренды домика с ее смертью закончился, и я разом лишилась защитницы, дохода и крыши над головой. После того как были улажены дела с ее имуществом и заплачены долги, мне, наследнице по закону, досталось всего-навсего несколько шиллингов.

У меня не было другого выхода, кроме того, о котором уже говорилось: просить о помощи власти прихода. Какие я претерпела обиды и унижения, описывать не стану. Упомяну только, что начальник и кастелянша работного дома были людьми жестокими и невежественными, упивавшимися случайной властью над человеком благородного происхождения.