— Именно! Это они за тебя зацепились, а не ты за них, как обычно думают. И, знаю, на тебе висит бремя — благополучие всех этих абрамчиков и ребекк. Не удивительно, что ты мне завидуешь: истинным спокойствием ума наслаждается только тот, у кого ничего нет.

— Если это так, то мое семейство скоро достигнет высшего блаженства.

— Фу, мистер Момпессон, — вмешалась миссис Первиенс, — такими вещами не шутят!

— Ничего не бойся, Момпессон, ведь всегда найдутся жадные дурни, готовые ссудить тебе еще. Разве не об этом самом говорил Гораций (или кто там еще из древних римлян): «Кредит долог, жизнь коротка»?

— Провалиться мне, если знаю. В школе в меня вбили начатки латыни, но в университете их безболезненно выдернули. Книжную премудрость и всяческие кропотливые труды я оставляю тебе.

— Мне приходится работать не покладая рук, это верно. — Гарри как будто это слегка раздражало, — но тебе тоже пришлось потрудиться, овладевая своим ремеслом: жизнь досужего джентльмена — не такая уж легкая штука. Вот у моего друга Памплина, бывает, битый час уходит на выбор галстука.

— Очень элегантный молодой человек, — с улыбкой шепнула мне миссис Первиенс.

— Зато ты, счастливчик, от этих усилий избавлен. — Мистер Момпессон насмешливо улыбнулся. — У тебя этих предметов два: один, чтобы носить, и другой в качестве излишества.

— Что делает меня неоспоримым джентльменом, — беспечно отозвался Гарри. — Согласно определению, которое я где-то вычитал, человек является джентльменом, если отсутствуют видимые средства, с помощью которых он зарабатывает себе на жизнь. Как раз мой случай.

— Думаю, Гарри, автор подразумевал наличие средств невидимых. Иначе это определение значило бы, что в Нью-гейте сидит не одна сотня джентльменов и несколько дюжин там ежегодно вздергивают на виселицу.

— По справедливости так и должно бы быть. — Гарри скорчил забавную мину. — Однако большинство «джентльменов», о которых ты говоришь, имеют все же невидимые средства заработка, так что твоя оговорка не по делу. Самое лучшее определение, какое я слышал, следующее: человека не забаллотируют в «Уайте», если он хорошо умеет повязывать шейный платок, не держит руки в карманах и все время молчит.

— Но при таком критерии годным будет признан даже мой братец Том! — воскликнул мистер Момпессон.

— Стыдитесь, мистер Момпессон, — вяло запротестовала миссис Первиенс, пряча от джентльменов улыбку.

Я почувствовала, что пора раскрыть рот, иначе мое молчание будет принято за признак тупости или спеси.

— Джентльменом, разумеется, можно считать того, чье рождение и воспитание дополняются хорошими манерами и образом жизни, вне зависимости от того, есть у него деньги или нет.

— Как хорошо вы это выразили, дорогая, — сказала миссис Первиенс.

— Ваши чувства делают вам честь, — кивнул Гарри. И с улыбкой, неспособной замаскировать злость, продолжил: — И все же человек с манерами хама, известный своим недостойным образом жизни, принят как джентльмен в семье, где ему не доверили бы место распоследнего лакея. Ты знаешь, Момпессон, кого я имею в виду.

— Человека с четырьмя тысячами фунтов годового дохода никогда не сочтут законченным хамом.

— При таком расчете тебе, чтобы быть принятым в хорошем обществе, недостает пары тысяч.

— Вот уж не знаю, где ты черпаешь сведения о хорошем обществе, если не у меня, — холодно заметил мистер Момпессон.

Гарри вспыхнул, однако, все так же улыбаясь, повернулся ко мне:

— Пожалуйста, не думайте, мисс Квиллиам, что Момпессон мой покровитель. На самом деле это я оказываю ему покровительство. Оскорбляя его в компании, я даю ему возможность показать себя сдержанным и великодушным. Я вроде Старого Камберлендского Нищего в стихах этого жуткого Вордсворта — тот подталкивает ближних к милосердным поступкам и таким образом их благодетельствует.

— Тогда второго такого благодетеля, как ты, я не знаю, — проворно вставил мистер Момпессон. И обратился ко мне: — В только что описанной манере он пытался облагодетельствовать даже моего отца.

Гарри, как мне показалось, поморщился, но отозвался веселым тоном:

— Было дело. Но, к несчастью, старый джентльмен не ухватился за эту возможность.

— И все же сэр Персевал очень печется о своей семье, — дополнила миссис Первиенс. — Взгляните только, как добр он к этому несчастному ребенку, Генриетте.

— Именно потому, что мой отец печется о своей семье, он и отклонил благодеяние Гарри.

Замечание мистера Момпессона озадачило меня еще больше, чем слова миссис Первиенс. Так состоит Гарри в родстве с сэром Персевалом или нет?

— А что насчет… — проворно начал Гарри, желая, видимо, сменить тему.

Мистер Момпессон, однако, его опередил:

— На днях слышал очень хорошую новость. Разговаривал в «Уайте» с Беркли Тессимондом.

— Это, согласно документам, сын покойного графа Хантингдоншира, — ввернула миссис Первиенс, — и, соответственно, старший единоутробный брат нынешнего графа?

— Точно так, и потому его в шутку называют по л у графом Хантингдонширским. — Мистер Момпессон скосил глаза на меня. — Он говорил о своем происхождении и процитировал слова одной молодой француженки, с которой познакомился у миссис Молеверер на Хилл-стрит. Вам, миссис Первиенс, возможно, известен этот дом?

Леди ограничилась кратким кивком, и он продолжил:

— Они обсуждали ее происхождение, и она сказала: не каждый, к сожалению, знает имя своего отца, но утешительно то, что отец уж точно был.

Никто не засмеялся, а я отвернулась, пряча свое вспыхнувшее лицо. Тут подошел официант и начал расставлять перед нами блюда.

— Что это? — спросил его Гарри, с комическим удивлением уставясь на свою тарелку.

— Телятина, сэр.

Гарри ткнул ее ножом:

— Надеюсь, не от того самого теляти, что волка съел?

Все рассмеялись, и неловкость была забыта. Мои сотрапезники вволю угощались белым вином, которое называли токайским, и, уговаривая меня последовать их примеру, уверяли, что оно не крепче столового пива. Судя по тому, в каких количествах они его, не пьянея, поглощали, можно было поверить, что это так и есть, и наконец я не пожелала выглядеть ломакой, не умеющей поддержать компанию, и согласилась попробовать малую толику. Позднее я поняла, что не знала его настоящей крепости, но благодаря вину я осмелела и разговорилась, надеясь не выказать слишком явно свое наслаждение обществом остроумных и образованных людей, в каком мне прежде бывать не доводилось.

Затем мы отправились на площадку для фейерверков, где передо мной развернулось невиданной красоты зрелище: над нашими головами, роняя искры, горели бенгальские огни, развивали свои кольца огнедышащие змеи, взрывались великолепные ракеты, выпуская в воздух круговороты разноцветных звезд.