Пошёл в сторону туалета. Сашка провожает его задумчивым взглядом. Ей всё ещё сложно представить, как он, в нынешнем состоянии, собирается отработать сольник в Москве. А Ренат тем временем тоже встаёт.

— Я пока перекурю. У тебя на балконе можно?

— Кури на здоровье, — хмыкает Туманов. — Александра Николаевна это делает с завидной регулярностью.

Сашка тоже встаёт. И молча идёт следом за Ренатом на балкон. И даже прикуривает от его учтиво протянутой зажигалки. Окошко открыли, чтобы дым на улицу уходил.

«Только не надо ничего говорить, — думает Сашка, разглядывая Арбат. — Никакой банальной фигни про то, какая я птица сильная и добравшаяся до своего Туманова. Или, ещё хлеще, не надо извинений, мол, был не прав. Просто кури свой гадкий «Парламент» и вали писать сценарий, заказывать афиши и организовывать продажи билетов. Делай моё сокровище счастливым, тогда я тебя, так и быть, потерплю».

— Надо будет экраны поставить, — вдруг говорит Ренат вполголоса. — И все его тексты, включая подводки, прописать и на экраны пустить, крупными буквами. Чтобы он мог читать. А на сцене придумать ретро-кафе в стиле семидесятых. Столик поставить, стулья, напитки, бутерброды. Пусть гости, которые будут его поздравлять, как будто заходят в это кафе, а он с ними сидит, пьёт, закусывает.

— Он не будет жевать на сцене, — возражает Сашка, хотя идея кажется не такой уж плохой.

— Но будет хотя бы пить. И если сахар полетит вниз, у него под рукой будут бутерброды. Шоколадку можно положить. Пирожные какие-нибудь маленькие. Я что-нибудь придумаю со сценарием, чтобы у него были паузы. Побольше приглашённых с сольными номерами, без него.

Сашка качает головой.

— Он хочет именно сольный концерт и номера-капустники с другими артистами.

— Понимаю. Но надо искать компромисс между его желаниями и возможностями. И надо сделать очень красивую картинку для зрителей, чтобы получился триумф, а не постскриптум.

Сашка отрывается от окна и смотрит Ренату прямо в глаза. Он смотрит на неё. Сашке кажется, что он сейчас ей протянет руку для пожатия. Очень хочется спросить, а сразу так нельзя было? По-нормальному. Без собственных амбиций. Действовать сообща во благо Туманова. Впрочем, Саш, к тебе тот же вопрос.

— Пойдёмте, кофе сварю.

Сашка тушит окурок о пачку — пепельницы тут, конечно, нет. Хотя пора бы завести.

* * *

Сашка всегда была пессимистом, и, зная за собой такую особенность, в глубине души надеялась, что как обычно сгущает краски. Что на деле подготовка юбилея и сам юбилей окажутся для Туманова далеко не такими страшными, как она себе напредставляла. Поводов для беспокойства у неё было три. Не соберут зал, и он впадёт в глубокую депрессию из-за потерянной народной любви. Колено не даст ему два или три часа простоять на сцене во время концерта, и вместо праздника он устроит себе настоящую каторгу. Диабет или астма вмешаются в самый неподходящий момент и, опять же, вместо праздника будет медленная пытка или концерт вообще сорвётся.

Но вскоре выяснилось, что Сашка не учла и половины проблем, которые посыпались на них обоих. Во-первых, он катастрофически не запоминал тексты. Тексты своих старых песен он, конечно, помнил, но тексты песен новых, которые планировалось петь с приглашёнными артистами, нужно было зазубрить. Даже если на концерте пустят фанеру, рот-то надо открывать вовремя, да и артикуляция должна совпадать. А ещё он сам придумал подводки к каждому номеру, подобрал стихи советских поэтов, подходящие случаю. И всё это тоже надо было выучить наизусть. Сашка, с детства легко запоминавшая что угодно, хоть зубодробительную «Песню о соколе», за которую весь её класс получил двойки, возненавидев Алексея Максимовича, хоть двести крылатых фраз для зачёта по латыни, на мучения Туманова смотрела с сочувствием и полным непониманием. Она только слушая его перечитывания сценария вслух уже всё запомнила. И теперь ходила за ним, подсказывала, помогала. Но хуже было, что чем больше он учил, тем больше нервничал. Чувствовал, что забывает только что зазубренное, расстраивался и всё больше загружался. Сашка стала замечать у него нехарактерные жесты: он стучал себя пальцем по виску, словно пытаясь утрамбовать новые знания. Ещё больше Сашку пугало нехарактерное для господина артиста самобичевание.

— Нет, ну а что я хотел? Восемьдесят лет… Дома на печи сидеть надо, а не концерты давать. Память уже ни к чёрту, — ворчал он сам на себя, вышагивая по комнате в очках и со сценарием в руках.

Сидя ему почему-то не училось. Видимо, запоминал в ритме шагов.

— На какой печи, Всеволод Алексеевич? Откуда у нас печь? Да если б и была, лазить на неё удовольствие сомнительное, шею свернуть недолго.

— А ты пробовала? — Туманов останавливается и смотрит на неё поверх очков. — Ну вот и не умничай.

И возвращается к тексту. И это тоже для него не характерно, потому что обычно он Сашке не грубит. Даже когда болеет, даже во время приступа астмы, даже когда ему очень плохо, он в худшем случае промолчит, стиснув зубы, но на неё не сорвётся. И Сашка понимает, что что-то не так.

Во-вторых, он слишком вовлекался в организацию концерта эмоционально. У него постоянно звонил телефон, Ренат, завезя его на Арбат после работы в студии, не успевал доехать до дома, а Туманов его уже вызванивал, чтобы что-то уточнить. Он пытался контролировать всё: продажу билетов, создание декораций, договоры с балетом и оркестром, запись фонограмм приглашёнными артистами. Сашка даже не подозревала, что у него осталось настолько много связей. Или эти связи волшебным образом восстановились, когда речь зашла о престижном концерте в «Крокусе». Иногда хотелось спросить, почему «дорогие коллеги» не звонили ему в обычный день рождения, даже смс-ку не присылали. Но Сашка героически молчала, запрятав сарказм туда же, где уже хранились мечты о спокойной жизни наедине с сокровищем.

Чем ближе было первое декабря, тем больше Туманов нервничал и загружался, тем хуже спал и меньше ел, тем реже улыбался. Сашке казалось, он вообще перестал улыбаться, шутить и называть её «девочкой» или хотя бы «Сашенькой». Отрывистое «Саша» и вопросы только по делу — вот, к чему свелось их общение. С ней рядом снова был господин артист «не подходите близко», а не её сокровище. И к концу ноября она уже с тоской вспоминала те первые дни их московского вояжа, которые в моменте казались ей сложными и нервными, а теперь самыми счастливыми в предъюбилейном марафоне. Например, день, когда явилась Зарина.

* * *

Звонок в дверь не стал для неё неожиданностью. Во-первых,