Кордовин отложил прибор, не торопясь, промокнул салфеткойгубы.

— Знаешь… — сказал он. — Я в последнее времямного думал об этой картине. И пришел к выводу, что, пожалуй, ошибся. Это несвятой Бенедикт.

— Что?! — вскинул голову Лука. С него разомслетело выражение удовольствия. — Ты спятил?!

Кордовин с искренним удивлением глянул на него:

— А что, собственно, в этом такого? Если это Эль Греко,какая разница — что за святой там изображен: Франциск, Фома, Ильдефонсо…? Вконце концов, я делал свои предположения до расчистки. А на картинедействительно не оказалось атрибутов святого Бенедикта… ни устава, ни ворона.Вместо ворона, вообще, белая голубка. Так может, это — святой Франциск?

Он внимательно и простодушно наблюдал за Лукой, и видел, чтопрофессоре — при всем своем внешне устойчивом благодушии — заметался.

— Нет уж, знаешь… не стоит сейчас менять концепцию… Этоглупо, и… может насторожить покупателя. Неуверенность профессионала — всегда…э-э… подрывает доверие клиента, хотя и, безусловно, говорит о честности. Да исам ты, вспомни, сам убеждал, что у Эль Греко нет никаких правил и атрибутов.Сам приводил пример с его Бенедиктом — в Прадо. И я с тобой согласен.

Кордовин выдержал еще несколько мгновений, чуть склонился кнему, уперся взглядом в одутловатое мясистое лицо дяди Шайки и тихо, внятнопроговорил:

— Я вырос среди очень простых людей, Лука. Простых, носообразительных. Был дворовым мальчишкой, все детство — в драках… Приходилосьуворачиваться, но и нападать — тоже. Без этого никак нельзя. Поэтому, грубиян я— не меньший, чем этот ваш кардинал, и держать меня за идиота еще никому не позволял.Сейчас, профессоре, ты мне всё расскажешь и объяснишь: с каких это пор все вызаделались ярыми бенедиктинцами. Иначе наша сделка аннулируется.

И откинувшись к спинке стула, и улыбнувшись, уже гораздомягче добавил:

— Сам понимаешь, Эль Греко — не та невеста, котораязасидится в девках.

* * *

Аркадий Викторович Босота обитал, оказывается, на станциипроката катеров на Голден Бич, которая в точности походила на водную станцию вВиннице.

— Я облысел от горя, Захар, — сказал он.

Голый по пояс, огромный и дряблый, в холщовых синих штанах,скатанных под коленями, склонил действительно лысую, всю в белых шелковыхшнурочках голову:

— Работаем без страховки, уж вам ли это не знать… Вот,думаю — не сбрить ли теперь уже и бороду? Так вы меня и вовсе не опознаете.

Весь разговор происходит под тихий плеск явно речных, а неокеанских волн. Но самое страшное то, что из сердца Захара истекла, исчезланенависть к этому жалкому затхлому старику. Ненависть, которая столько летпитала его память. Тяжелая рука едва держит маленький «глок» — неужели артритразвивается так стремительно?

— Да ладно, оставь его, — говорит Андрюша, выходяиз воды: белое тело, никогда к нему не приставал загар. А главное: белое,чистое — никаких следов от ожогов.

— Андрюша! — вскрикивает Захар. — Ты живой?!Живой?! — и сладостно, освобожденно плачет…

— Еще какой живой, — отвечает Андрюша, весь вжемчужинах воды, что катятся и катятся по голому телу. — Забудь все,смотри, что я выловил! — и протягивает зеленоватый от речной тины — огосподи, наконец-то, наконец! — чудовищный сердечный спазм счастьязаливает грудь, горло, не дает дышать: и Андрюша живой, и кубок найден, и ненадо уже никого убивать… И сейчас он прочитает, сейчас разберет, — судорожнопальцами трет, счищая тину, въевшуюся в старинное серебро, в маленькиеугловатые буквы: «Почему бы тебе, сукин сын, не завернуть по пути в Кордову?».

Он проснулся с мокрым от слез лицом… Спазм счастья — тот,что во сне разрывал восторгом грудь, — наяву обернулся цепкими ледянымиграблями страха, чьи острые зубцы скребли по сердцу и сползали вниз, к животу.Вот так и умирают во сне. Не хватало еще концы отдать в этом римском отеле…

Он осторожно попробовал вдохнуть… Еще глубже… еще… Так лежалминут десять, чередуя глубокие вдохи и выдохи по системе йогов, которой вмолодости посвятил энное количество времени. Наконец, отпустило…

Минут через пять в сотовом телефоне залепетал будильник,поставленный на четыре тридцать. «Не спи, Калдовин, вставай, бездельник», —голосок трехлетней Анечки, племянницы Ирины, которую та натаскала и записалаему в мобильник.

— Слышу, слышу, — проговорил он вслух. — Ужевстаю, Анечка.

Впрочем, минут пять поваляться еще можно. Самолет из Римавылетает в Нью-Йорк только в восемь утра. А он рассчитал все по минутам.

Неприятной волной накатил вчерашний обед с Лукой… Явный былпережим с его стороны — устал ты, что ли, засуетился? — и вот, пожалуйста,отношения с Лукой уже вряд ли вернутся в прежнее теплое русло. Какого черта тытак раздухарился вчера, простофиля, трепач Заккария? — сказал он себе сдосадой. Что это за мясо по-татарски? Какое тебе, в конце концов, дело до того— по каким причинам они стремятся заполучить этот холст! Ну вот, тебе всеобъяснили. Ты доволен? Нужны были тебе эти закулисные тайны Ватикана, провалисьони все пропадом, со всеми их святыми и кардиналами…

Он досадливо фыркнул, вспомнил озабоченное и одновременносмущенное выражение лица, с каким Лука брал с него слово, что в случае утечкиинформа…

— Короче, — перебил его Кордовин, — чтоб ясдох!

Короче, так. Принято считать… ну, есть такой общеизвестныйритуал, когда с уходом верховного понтифика в лучший мир конклав кардиналов(сейчас это сто семнадцать человек) сидит, запершись в доме Святой Марфы вВатикане, до тех пор, пока не выберет следующего Папу… (Обычай идет стринадцатого века, когда кардиналы, понимаешь ли, полтора года не моглидоговориться о кандидатуре нового Папы, и потерявшие терпение римляне заперлиих, пообещав не выпускать до тех пор, пока те не придут к соглашению.)

Мягко говоря, это не совсем так, и в общем, совсем не так происходит.Смена власти в такой грандиозной империи, как Ватикан, — не та вещь,которую можно разрешить в запертой комнате. И задолго до кончины нынездравствующего Папы Римского, принимая во внимание тот факт, что все мы бреннына этой земле, Ватикан разрабатывает сценарии последующих после его смертисобытий… А поскольку здоровье нынешнего понтифика, Иоанна Павла Второго, давноуже внушает серьезные опасения, его преемник, само собой, практически назначен.Во всяком случае, ни у кого нет сомнений, что пресловутый белый дым, покоторому мир узнает, что выбор сделан, на сей раз повалит из трубы надСикстинской капеллой буквально минут через двадцать.

— Как ты думаешь, с чего бы нашему сегодняшнему хозяйственникузаседать во Дворце инквизиции? — понизив голос, спросил Лука. И сам жеответил: — С того, что в главных инквизиторах сейчас — кардинал ЙозефРатцингер. И случись то, чего ждут со дня на день, голову даю на отсечение, чтоновым Папой станет именно он.