Все забегали, раздались свистки, поднялась суматоха. Эзри соскочила с тумбы шпиля, выкрикивая команды:

– Фок и фок-марсели отдать! Грот и грот-марсели отдать! На фока-брасы на левую! Пошел брасы! На грота-брасы на правую!

Команды следовали одна за другой, но Локк их больше не слушал, пытаясь понять, что происходит. «Ядовитая орхидея» дрейфовала на одном якоре в открытом море, под легким северо-восточным ветром, и ее развернуло в левентик. Из команд Эзри следовало, что корабль двинется задним ходом и чуть повернет на восток, уваливаясь под ветер, пока не встанет бейдевинд на левый галс.

– На грот– и фок-мачтах с реев долой! Эй, наверху, не спать! Смотри в оба!

Эзри спрыгнула на палубу. По вантам карабкались темные фигуры, в сгущавшемся сумраке поскрипывали снасти, с нижних палуб появлялось все больше и больше людей.

– Помойная вахта! Марш на полубак, не путайтесь под ногами! А вы двое – стоять! – Эзри остановила Локка и Жана. – Вон там, у грот-мачты, под трапом штирборта, возьмете метлы и сгребете весь песок с палубы в бадейку. После того, как вымбовки разберете.

В неверном свете алхимических фонарей Локк с Жаном занимались скучной и тяжелой работой, которую то и дело прерывали бегущие по своим делам моряки, меньше всего заботившиеся о простейшей вежливости. Локк злился и недовольно морщился, но тут к ним с Жаном подошла Эзри и прошептала:

– Не обращайте внимания. Вам потом легче будет с вашими бывшими матросами.

«А ведь она права, – подумал Локк. – Команда „Красного гонца“ только обрадуется, глядя на очередное унижение Равейля и Валоры».

– Премного благодарен, – шепнул он.

– Я свое дело знаю, – отрезала она. – Сложите все на место, а потом ступайте на полубак и оттуда ни ногой.

Лейтенант Дельмастро затерялась среди моряков, занятых какими-то непонятными, но важными делами. Локк вернул метлы в отсек под трапом и вместе с Жаном побрел на полубак. Над головой хлопали и полоскали паруса, набирая ветер, скрипели канаты, негромко перекрикивались матросы на реях, что-то разбирая, разнося, крепя и опуская в десятках ярдов над палубой.

«Ядовитая орхидея» медленно легла на левый галс; последние лучи заката горели за кормой, будто корабль выплывал из сияющих призрачных врат, направляясь к первой вечерней звезде, которая все ярче мерцала в чернильно-синем небе на востоке.

К удивлению Локка, Джебриль оставил им с Жаном местечко – не самое удобное, у входа в баковый кубрик, а в глубине, у носовой переборки левого борта, почти в темноте. Приятели проползли туда под недовольное, но в общем дружелюбное ворчание матросов, уже устроившихся на ночлег; только некоторые, в том числе Мазукка и Аспель, угрюмо молчали.

– О, галерных невольников прибыло, – усмехнулся Джебриль.

– Гнить бы нам всем на галерах, если б Равейль нас с Наветренного Утеса не вызволил, – заметил кто-то (Локк не распознал голоса). – Он, конечно, редкий болван, но за это ему спасибо, так что с ним можно и по-товарищески.

«А чего ж ты молчал, когда нас за борт отправили?!» – хмуро подумал Локк.

– Ага, редкий болван, с этим я полностью согласен, – сказал Мазукка.

– Нам со всеми нужно по-товарищески, – рассудительно заметил Жан вкрадчивым тоном, обычно свидетельствовавшим о том, что он изо всех сил сдерживает желание пристукнуть собеседника. – Оррин-то не один.

– Да? А в кубрике темно, нас тут много… Тебе здесь не развернуться, Валора. Или ты всю ночь без сна пролежишь? Вот как навалимся двадцать восемь на двоих…

– Будь мы на палубе, – сказал Жан, – ты б в штаны наложил, как только я кулаки разомну.

– Жером, – зашептал Локк, – спокойнее… Мы все…

В темноте кто-то завозился, что-то глухо стукнуло, и Мазукка сдавленно взвизгнул.

– Плешь, ублюдок ты этакий, – прошипел кто-то. – Ты что, совсем с ума спятил? Если с ними что случится, Дракеша тебя убьет.

– И всем нам хуже будет, – добавил Джебриль. – Вы что, о Замире Дракеше никогда не слыхали? Если она взъярится – в команду нас не возьмет, и что тогда? Только попробуй какую пакость учинить, Мазукка, быстро узнаешь, что такое двадцать восемь на одного. Это я тебе обещаю.

В темноте послышались согласные восклицания. Мазукка со свистом втянул воздух, – похоже, невидимый противник ослабил захват.

– Давайте замиримся, а? – простонал Мазукка. – Я не буду, честное слово. Я как все… Что скажете, то и будет.

Ночь выдалась теплой; в кубрике было жарко и душно, через решетку люка над головой свежего воздуха поступало недостаточно для тридцати мужчин, набившихся в крошечную тесную каморку, как овцы в загон. Локку не спалось; глаза его, привыкшие к темноте, выхватывали из сумрака очертания спящих тел. Корабль жил своей жизнью: по верхней палубе топотали ноги, с нижней палубы доносился смех и разговоры моряков, с кормы глухо раздавались какие-то приказания, а о нос корабля с плеском разбивались волны.

Потом принесли еду – жестяные плошки с чуть теплой солониной и просмоленные кожаные кружки, наполовину заполненные вонючим пойлом, отдаленно напоминающим эль. В тесноте и полутьме все это неловко передавали друг другу, тычась локтями и коленями в чужие животы и лбы; затем пустую посуду надо было возвращать – все с теми же неудобствами, после чего народ потянулся в гальюн. Наконец Локк скорчился у переборки, под боком у Жана, и приготовился заснуть, но одна мысль не давала ему покоя.

– Джебриль, а кто-нибудь знает, какой сегодня день?

– Двенадцатый день фесталя, – ответил Джебриль. – Нас как сюда привели, я у лейтенанта Дельмастро спросил.

– Двенадцать дней… – пробормотал Жан. – Долго же нас штормом мотало.

– Ага, – вздохнул Локк.

Двенадцать дней… Меньше двух недель назад они вышли из Тал-Веррара, и все на «Красном гонце» считали их героями. Уже двенадцать дней с тех пор, как они с Жаном приняли противоядие. О боги, архонт… Как ему объяснить, что с кораблем произошло? Сослаться на незнание какой-нибудь хитрой мореходной премудрости?

– Я его на траверзе штирборта кофель-нагелем обрасопил через подветренный кливер, а надо было через наветренный… – прошептал он.

– Чего? – одновременно вскинулись Жан и Джебриль.

– Ничего, спите, – отозвался Локк и, по давней привычке сироты из Горелища, подложил под голову левый локоть вместо подушки, закрыл глаза и мгновенно погрузился в чуткий, но здоровый сон, которому не мешали ни жара, ни духота, ни скученность, ни тысячи странных шумов и звуков незнакомого корабля.

1

К семнадцатому дню фесталя Жан с одинаковой силой проникся отвращением к судовому уксусу и радовался любой возможности заметить на палубе лейтенанта «Ядовитой орхидеи».

По утрам ему в обязанности вменялось наполнить одну бадейку мерзкой красной жидкостью, а вторую – морской водой и тщательно скатывать всю нижнюю палубу и переборки. На носу и на корме находились кубрики команды – узкие помещения, в одном из которых на подвесных койках спали человек пятьдесят; оттуда разносился храп, мало чем уступающий звериному рыку. Жан предусмотрительно оставлял спящих в покое и принимался за винный погреб (называемый еще «скудельной» из-за затянутых штормовой сеткой полок, на которых хранили стеклянные бутылки), кладовую, оружейный отсек и пустой кубрик, причем везде приходилось убирать из-под ног бочки, ящики, бухты канатов и сети.