Она сидела за встроенным туалетным столиком, на котором стояла неглубокая картонная коробка и большой флакон жидкости для снятия лака. У пяти совсем крошечных черепашек, помещавшихся в коробке, панцири были покрыты толстым слоем ярко-зеленой или ярко-желтой глянцевой краски. Она купила их сегодня утром у какого-то человека, стоящего с целым лотком таких же черепах на углу Мэдисон-авеню и 48-й улицы. Они стоили пять центов каждая, она купила их, чтобы спасти, потому что их покрытые краской панцири не могли дышать. Вынув ватный тампон из ящика стола, она смочила его ацетоном. На каждую черепашку уходила уйма времени: верхние слои краски счищались легко, но оставалось еще немало забившейся в мелкие трещины и щели. Черепашка втянула голову. «Тем лучше, – думала Луиза, – не надышится вредных паров ацетона». Оттерев краску, она унесла черепаху в ванную и вымыла ее панцирь теплой водой с мылом. Потом вытерла полотенцем и наконец капнула немного миндального масла в крышечку от крема для лица, окунула в нее палец и осторожно втерла масло в панцирь. После этого черепаха была готова присоединиться к остальным, уже отчищенным и сидящим в ванне. За почти три недели, проведенных в этом отеле, она отмыла тридцать пять черепах.

Майкл горячо поддерживал ее в этом деле. Каждый день черепах приходилось вынимать из ванны, чтобы выкупаться, и для этой цели Луиза приспособила коробку из-под одежды, которую принесла из своих многочисленных походов по магазинам. Черепах она кормила мелко нарубленной зеленью, которую заказывала каждый день на завтрак: «Зеленый салат без заправки». Майкл указывал, что чем больше она их купит, тем больше уличные торговцы наловят новых, и хотя она признавала, что он прав, ей просто не хватало духу пройти мимо лотка с несчастными созданиями и ничего не предпринять. И кроме того, мытье черепах помогало скоротать время.

В Нью-Йорк они приехали на выставку Майкла, которая открылась в галерее на Восточной 57-й улице. Выставка имела успех: нарисованные карандашом портреты известных людей пользовались спросом, поступали заказы на портреты маслом. Почти каждый день Майкл уходил к клиентам, чтобы выполнить часть заказов (остальными он намеревался заняться после возвращения). Сегодня он писал портрет миссис Рузвельт по заказу благотворительной организации, которую она спонсировала. По утрам Луиза залеживалась в постели после завтрака, затем нехотя вставала. Почти все время ей нездоровилось – любая еда оказывалась слишком сытной. Даже если она просила на завтрак крутое яйцо, ей приносили два, и не съесть оба означало допустить вопиющую расточительность. Чуть ли не каждый вечер их куда-нибудь приглашали – обычно на званые ужины, где возраст гостей превышал ее собственный самое малое на двадцать лет, а порции были гигантскими: громадные бифштексы, истекающие соком на тарелку, рыба в густом сливочном соусе, затейливое мороженое. Все это полагалось съесть меньше чем через полтора часа после выпитого мартини, но, как она с удивлением отмечала, многие запивали ужин жирным молоком из вместительных стаканов. Сливочное масло в неограниченных количествах тоже плохо сказывалось на ее здоровье. Удивительно и невероятно было есть его, сколько захочется, намазывая на хлеб, который тут называли «французскими багетами». Здешние салаты изумляли – после привычных вялых листочков латука, ломтиков вареной свеклы и половинки помидора. В них добавляли гренки, а заправку делали из голубого сыра или майонеза. Впервые в жизни она попробовала авокадо, начиненное креветками и политое густым розовым соусом. Ела и баклажаны, вкус которых сочла восхитительным и ни на что не похожим. Но лучше всего были блюда с устрицами и некрупными моллюсками, с которых часто начинали ужины. Первые два дня она съедала все, что перед ней ставили, но в дальнейшем пришлось сдерживаться. И все-таки ее часто тошнило и ныла спина. Майкл проявил неслыханную щедрость, дал ей карт-бланш на покупки, и она, вооружившись составленным еще в Англии списком размеров, выбирала подарки для всех. Нейлоновые чулки, чудесные комфортные туфли из кожи кенгуру, красивое нижнее белье, брюки, бесчисленные симпатичные хлопковые рубашки, одежда для Себастьяна на ближайшие два года. Универмаги, как их здесь называли, одурманивали: выбор, не ограниченный имеющимися талонами на одежду, давался проще, вещи казались невероятно роскошными и дешевыми. Она помнила, что пять долларов – это фунт стерлингов, но здешние деньги представлялись ей какими-то ненастоящими, – как в «Монополии», потому и не считались. Она купила себе черный вельветовый плащ, бледно-розовый клеенчатый и еще один, для Полли, отделанный темно-синим вельветом. Кожаные ремни здесь были всевозможных мыслимых цветов: она накупила их всем, кого только смогла вспомнить. Тонкий и мягкий шелк-сырец она скупала ярдами – для тети Зоуи, Полли, Клэри и один отрез себе. Покупала хлопковые стеганые домашние халаты девочкам – и себе. Каждое утро она разбирала завалы коробок и пакетов с приобретениями и вносила подарки в свой список. Она выбирала пижамы и рубашки Майклу. Бродила и бродила до изнеможения. Все вокруг были очень милы с ней. Ее акцент, похоже, многих удивлял. «А по-английски вы не говорите?» – спросил кондуктор в автобусе после попыток понять, куда ей надо, и когда она ответила «нет», затрясся от хохота, приговаривая: «Ох уж эта леди, это что-то».

Такую жизнь она вела уже дней десять – впрочем, иногда новые знакомые, встреченные в галерее или на ужине, водили ее смотреть достопримечательности: в Радио-сити, на остров Эллис, куда плыли на пароме и где когда-то проходили контроль иммигранты, в музей Фрика, где каждая картина была выставлена как драгоценность. Книжные магазины ломились от книг, напечатанных на белой бумаге – такой же белой, как хлеб. Стояла весна, небо было голубым, воздух – колким и бодрящим, и когда она шла по узким улочкам, из-за высоченных зданий туда не проникало солнце и веяло холодом. В обеденное время она часто заходила в «драгстор» – аптеку – и заказывала большие стаканы апельсинового сока, который казался ей верхом роскоши.

О своей кузине Анджеле она вспомнила лишь за два дня до отплытия домой. С Анджелой они никогда не были особенно близки, но она считала, что повидаться с ней должна обязательно. Луиза принялась листать телефонный справочник, где нашла ее номер, хотя Блэков там было несколько страниц. Рядом с именем «Эрл К. Блэк» значился адрес – Парк-авеню, и она пробыла в Нью-Йорке уже достаточно, чтобы понять, насколько он фешенебельный.

К телефону подошла Анджела и сразу же пригласила ее на обед.

– Сегодня?

– Если ты не занята.

Квартира – она уже научилась называть ее «апартаментами» – находилась в величественном здании.

– Поднимись в лифте на одиннадцатый этаж, – сказала Анджела, когда Луиза нажала кнопку домофона рядом с табличкой «Блэк». Когда лифт поднялся, Анджела уже ждала гостью в дверях, одетая в узкую черную юбку и алый передник.

– Какой чудесный сюрприз! Да, уже через пару недель, – добавила она, когда Луиза, обнимая ее, натолкнулась на живот.

Ее провели в большую и длинную гостиную с одной стеной сплошь в окнах. Пол был покрыт светлым ковром, у стены стоял огромный застекленный шкаф с белым и синим фарфором, а в дальнем конце гостиной, над каминной полкой, висел портрет Анджелы в зеленой мужской рубашке и с распущенными волосами, сидящей в кресле, и он почему-то казался знакомым.