и с облегченным чувством посматривал в окно и думал, не сон ли это, что я действительно удалялся от этого проклятого города, который я возненавидел всей душой.

Мой визави с любопытством оглядывал мою полувоенную форму. Я был в высоких сапогах и френче английского образца, сшитом из шинельного сукна, и защитной рубашке с таким же воротником и галстуком.

Узнав, что я бывший офицер и служил в Красной армии, он сказал мне, что он тоже офицер, служивший во 2-м пулеметном полку в Ораниенбауме, и что я должен был слышать о нем, его фамилия Тарасов-Родионов. Мой новый знакомый заявил с гордостью:

– Да, обо мне в газетах писали. Это я раскрыл заговор Пуришкевича.

Я чуть не подпрыгнул на своем месте при такой новости и в тон ему ответил:

– Как же, как же, отлично помню… Очень приятно с вами познакомиться.

Откровенно говоря, я о раскрытии этого заговора имел понятие только понаслышке и его фамилии никогда не слыхал, но был ему несказанно благодарен за то, что он так быстро мне отрекомендовался. На душе все же сделалось скверно, вместо ощущения свободы на меня снова нашла грусть и тоска. Снова приходилось двоедушничать и держать ухо востро.

Родионов оказался очень образованным человеком и интересным собеседником. Он сообщил мне, что ездил по делам в Екатеринбург. Взгляды его на создавшееся положение поразили меня своей ясностью и строгостью оценки всего совершившегося.

Не в пример своим товарищам, до хрипоты доказывающим, что возврат к старому невозможен, Родионов открыто говорил: возврат будет, большевизм падет, в России обязательно опять будет царь. Видя мое удивление, он продолжал:

– Вы удивляетесь? Напрасно, в этом ничего удивительного нет. Мы взяли верх благодаря тому, что монархия пала из-за затянувшейся и к тому же непопулярной войны, кроме того, она была расшатана пропагандой наших сотоварищей эсдеков[62] и эсеров, а эти последние за восемь месяцев своего владычества натворили столько глупостей, так набили оскомину российскому обывателю, что достаточно одного пинка ноги, чтобы низвергнуть их с высоты их величия. Но это не все. Не всегда бывает так, что кто палку взял, тот и капрал. Надо, чтобы эти новые капралы были грамотными в том, что они хотят. Нас, ученых коммунистов, слишком мало, одни мы ничего сделать не сможем, интеллигенция отвернулась от нас, а помощники наши в большинстве случаев тупоголовые идиоты или мошенники, они нас в гроб и вгонят. Большевизм, если сравнить его с температурой, то подымается, то падает. Не только в России, но и во всем свете будут эти вспышки большевизма, а когда все им переболеют и окончательно убедятся в правильности его теорий, то наступит царство большевизма во всем мире…

Я осведомился у него, когда же наступит этот момент, он пожал плечами и ответил:

– Да так… лет через сто!

– Почему же вы думаете, что в случае падения большевизма в России будет обязательно монархия?

– Да потому, что мы никому другому своих позиций не сдадим!

Я пришел в недоумение.

– Да, да, это вполне понятно, нашими злейшими или, вернее, опаснейшими врагами являются наши же бывшие союзники эсеры и эсдеки. Они до тонкости знают партийную организацию, нашу систему подпольной работы, и, дав им власть в руки, нам будет трудно их свалить. Рано или поздно они сами свалятся, потому что наобещают народу золотые горы и ничего ему не дадут. Если же монархисты получат власть, то они хотя бы смогут сразу удовлетворить народные нужды, но, ручаюсь вам, за год наделают столько ошибок и глупостей, так перегрызутся между собой и до того измельчают, что невольно снова уступят нам свое место!

Не могу сказать, что я был польщен, услышав такую оценку способностей моих единомышленников.

1 июля, перед обедом, наш поезд дотянулся до Екатеринбурга. На вокзале царило сильное оживление: все пути были заняты поездами. Среди них виднелись наскоро сооруженные бронированные поезда из приспособленных угольных платформ с железными корытами. Масса распоясанных и растерзанных солдат шныряла по платформам и путям. Вокзал усиленно охранялся латышами, имевшими несколько более воинственный вид. Всюду пестрели плакаты и воззвания с лозунгами, вроде:

«Все на фронт! На защиту красного Урала! Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем! Будь готов, рабочий!»

И т. д. без конца…

С вокзала я отправился прямо в город. Когда я подошел к дому Ипатьева, где находились их величества, а он был расположен почти в центре города и фасадом выходил на Вознесенский проспект и на площадь, где находилась церковь того же наименования, а боковым фасадом на Вознесенскую улицу, сердце мое сжалось от боли.

Действительно, то, что я увидел, по первому взгляду производило удручающее впечатление: небольшой белый особняк был обнесен бревенчатым, наскоро сделанным забором, как со стороны площади, так и со стороны улицы. По высоте забор был выше окон дома. Со стороны площади около будок стояли двое часовых, со стороны улицы еще двое.

Когда я подошел к самому дому, по внешнему виду этой охраны я смог убедиться, что прочитанные сводки и полученные нами в Тюмени сведения не были преувеличенными и что эта охрана была действительно собрана из уголовных элементов.

По Вознесенской улице забор доходил до двора и сада, находившегося позади дома, обнесенного в свое время приличной деревянной оградой. Дом был построен на склоне, и, видимо, фасад его был одноэтажный, а задняя часть двухэтажная. В сад выходил балкон, в виде крытой террасы, на которой я увидел пулемет, поставленный на барьер, и часового около него.

Со стороны Вознесенской улицы в деревянном частоколе была сделана калитка, через которую, по-видимому, и сообщались с домом.

Я пробыл в Екатеринбурге до вечера. Три раза со всех сторон подходил я к этому дому и убедился, что спасти их величества вооруженным путем из здания и думать нечего!

Такая попытка неминуемо кончится их гибелью. Ипатьевский дом представлял собой западню, выхода из которой не было, а попытка могла иметь шансы на успех лишь в том случае, если бы охрана состояла наполовину из своих людей, да и то эта попытка была бы связана с неимоверным риском, так как положение дома в центре города сильно усложняло их вывоз.

Потрясенный до глубины души всем увиденным, я вернулся на вокзал и явился коменданту. По представлении своих документов, к которым отнеслись очень почтительно, я получил ордер на место в делегатском поезде, везшем делегатов от местных совдепов на V съезд Советов в Москву.

Это мне было очень на руку, так как этот поезд оказался лучше других. Вообще