1) Царская семья находилась в полной зависимости от Екатеринбургского областного Совдепа.

2) Приказания из Москвы переправить ее в Москву Совдеп не исполнил.

3) Несмотря на троекратную попытку мою и Соловьева связаться непосредственно с императорской семьей, нам это не удалось, и ездившие в Екатеринбург доверенные лица в один голос подтвердили, что насильственным способом освободить их величества из дома Ипатьева, не подвергнув их огромному риску, нельзя. Шансов на успех такого предприятия было настолько мало, что эта попытка была равносильна добровольному самоубийству как спасаемых, так и спасающих.

4) Если бы даже решиться на такую крайность, то полное отсутствие материальных средств не позволило бы нам сосредоточить в Екатеринбурге достаточное количество верных людей, объединенных епископом Гермогеном в Тобольске, и крестьян, организованных Соловьевым по дороге Тобольск– Тюмень, и с успехом поддерживавших связь между царской семьей и нами во время пребывания ее в Тобольске. Предположив даже, что мы в состоянии будем отправить в Екатеринбург достаточное количество людей, готовых жизнь свою отдать для спасения их величеств, мы снова сталкиваемся с материальными трудностями, так как проект побега императорской семьи без наличия больших денежных сумм был заранее обречен на провал.

5) Я предложил попытаться принять в эскадрон некоторое количество членов Союза фронтовиков из Тобольска, дабы на всякий случай держать их в более близком расстоянии от Екатеринбурга, но предупредил, что это предприятие сопряжено с большими трудностями, так как мои товарищи с большим недоверием относятся к местным жителям, примером чего может служить мой эскадрон, набранный исключительно из пришлого элемента.

6) Наша мысль укомплектовать эскадрон лицами Марковской организации, которые должны были уже давно приехать, отпадала сама собой, так как до сего времени даже Гринвальд и Андреевский не появились в Тюмени, несмотря на то что Анна Вырубова снабдила их деньгами на дорогу и что они должны были выехать непосредственно за мной.

7) От Седова никаких сведений до сего дня не поступало, и мы были в полном неведении о положении Марковской организации, о предпринятых ею за время моего отсутствия шагах.

8) Дальнейшее пребывание Соловьева в Тюмени было явно бесполезным и для дела даже вредным, так как лишь только его процесс начнется в революционном трибунале, то привлекут к допросам и свидетельским показаниям и меня, и из заварившейся каши нам не так легко удастся высвободиться, как в первый раз.

На основании всех этих данных мы пришли к заключению, что Соловьев уезжает с отрядом в Покровское, поддерживая со мной, впредь до моего отъезда, связь. В случае необходимости он решил скрыться из Покровского в район Верхотурского монастыря. Я же исподволь буду готовиться к отъезду в Петербург, чтобы поставить в известность как Анну Вырубову, так и Маркова-второго обо всех подробностях положения их величеств.

По нашему обоюдному мнению, спасти их величества из рук екатеринбургских каторжников можно было только дипломатическим путем, то есть в их судьбу должна вмешаться иностранная держава, перед которой в то время трепетали большевики… А такой державой была Германия в лице ее императора.

Именно этим решением вопроса и утешал меня Соловьев, видя мое отчаяние по поводу полной безучастности к судьбе царской семьи со стороны петербургской организации в лице Маркова-второго, бросившего меня на произвол судьбы.

Соловьев был уверен, что отсутствие людей из Петербурга объясняется именно тем, что Марков-второй, безусловно, вошел в связь с немцами, которые настоят на вывозе императорской семьи за границу, и поэтому отказался от мысли послать кого-нибудь в наши края, считая излишним насильственное освобождение, сопряженное с огромным риском, так как вовсе не нужно было быть в Екатеринбурге, чтобы понять, что из столицы «красного Урала» неизмеримо труднее вырвать царскую семью, чем из патриархального Тобольска… Это было для меня слабым утешением, но что же было делать?

Итак, я остался один, если не считать Т., который с момента нашей встречи на вокзале все время находился с нами на связи.

Через несколько дней после отъезда Бориса Николаевича со мной едва не случилась беда, и спасло меня только присутствие духа. В это время мы были почти совсем отрезаны от Омска, так как у железнодорожной линии в 50 верстах от Тюмени появились отряды чехословаков. Туда были двинуты три роты тюменских красноармейцев, сумевшие закрепиться и задержать дальнейшее продвижение чехословаков и защитить железную дорогу. Товарищи в Тюмени взволновались не на шутку. Было объявлено военное положение.

Как-то раз рано утром ко мне ворвался бледный как полотно Симоненко и, волнуясь, рассказал, что два часа тому назад в городе взбунтовались красноармейцы, а наш эскадрон арестовал полностью весь исполком, а также и всех наших комиссаров, Пермякова, Рязанова и Чувикова. Пермякова едва не убили при аресте, сейчас их всех привели в театр, где идет митинг и обсуждается вопрос, что с ними делать. Словом, были арестованы все начальствующие лица, кроме меня…

Я был поражен, услышав все это, но раздумывать было нечего. Вмиг одевшись, я побежал в эскадрон. Пробегая мимо театра, я увидел огромную толпу солдат, дико оравшую и сквернословившую:

– Сволочи, бежать хотели! С народным добром вместе! Там на хронте товарищи жалованья не получают, а тут комиссары деньги крадут! Знаем мы их!

Слышались и другие голоса:

– Товарищи, ефто провокация! Ефто белогвардейцы темный народ мутят, чтобы нас живьем забрать!

И т. д. в этом духе.

Из всего слышанного я понял, что весь сыр-бор загорелся из-за жалованья, в получении которого вышла задержка. По всему было видно, что до расправы с комиссарами было еще далеко.

Когда я вошел в эскадронное помещение, увидел там своих волонтеров, срывавших со стен винтовки и намеревавшихся бежать в театр. В комнате стоял дикий рев и крик. Увидев меня, все сразу успокоились, и я услышал со всех сторон возгласы:

– Сволочи у нас, а не комиссары, Пермяков с казенными деньгами деру дать хотел. К нам как к собакам относятся!

И тут пошло – кто орал, что ему сапог не дали, кто жаловался на отсутствие шинели, словом, о товарищах на фронте, не получающих жалованья, забыли, а заговорили уже о своих, шкурных интересах.

Как молния у меня блеснула мысль: цейхгауз у меня в полнейшем беспорядке, при сдаче его я могу даже иметь неприятности и придирки, так что если я его сейчас раздам товарищам, то в случае освобождения комиссаров смогу мотивировать свое распоряжение желанием удержать волонтеров от агрессивных действий против них.

– Успокойтесь, товарищи, это дело поправимое… Разберите цейхгауз, и каждый получит свое, что ему необходимо!

Товарищи не заставили себя долго ждать, и через