И вот эта «родственница» — моя соседка! Я раскланялся… Она узнала меня. Любезный, виртуозный разговор без имени и отчества. На кухне спрашиваю нашу коридорную:

— Кто же такая эта моя соседка?

— Ну, как же… Ольга Дмитриевна Фарш. Кто ее разберет: не то писательша, не то художница… Хорошая женщина, на кухню не лезет…

Ну, Фарш, так Фарш!

Я пробовал разузнать о своей соседке у представителей литературной элиты нашего и иных коридоров.

Все пожимали плечами, еле заметно криво улыбались: «Да как вам сказать… может быть, до революции и удалось ей всунуть свой рассказишко в „Журнал для всех“ или в „Общедоступную литературу“».

«Я сужу о ее литературных достоинствах по ее несколько „захолустному“ облику… Возможно, я и неправ… хм… хм, однако вряд ли Корней что-то знает о ее литературных подвигах, раз дал ей комнату-щель в этом темном коридоре… Ведь не предложил же он ей апартаменты, предназначенные для Екатерины Павловны Летковой, соратницы самого Михайловского…»

Но раз о моей соседке ничего неизвестно, то почему бы мне не сделать просто некий «этюд» ее «лика», не основываясь на каких-либо документах и удостоверениях… Они бывают так часто фальшивыми, недостоверными и просто многие «документы» уничтожаются самими удостоверяемыми…

«Ощущения» столь, казалось бы, мнимые никогда не обманывают!

Итак, этюд, основанный ни на чем, — «фу-фу». Дуновение ветерка, принесшего запах дальних берегов…

Этюд Дебюсси: лунный свет через щель забора, упавший на осколок блюдечка в сугробе снега.

Да! Но этот лунный свет Дебюсси — в нем есть нечто, поглаживающее себя по головке. Как выйдет — так и ладно!

Есть ведь еще и «этюды Достоевского» в «Дневнике писателя»!

Было что-то в Ольге Форш от эпох, предшествовавших той, в которой мы жили. Так, какой-то налет… чего-то иного. Прическа, покрой платья, самое отношение к этому облику женщины было иное, чем это полагалось для прекрасного пола «конца самодержавия», «распутинщины» или «русского сезона в Париже»!

Какая-то вчерашняя страница русской культуры! Отсюда и «персонаж из провинции», сотрудница «Журнала для всех», как выразился о ней эстет с галстуком бабочкой!

Да! «Парижского сезона» в ее облике не было. Ее юбка, суровая, из жесткого сукна была совсем, совсем не «распутинской». Я их знал когда-то, в них была своя… фантазия!

Юбка Форш была монашеской, но не какого-либо исторического культа, католического или православного, а монашества идейно-русского… Святыней этого верования был «стан погибающих за великое дело любви».

Ведь в России был свой пуританизм. Вы об этом не знали, молодой читатель семидесятых годов?

Это юбка Софьи Перовской! Да! Да! Это она… Причем тут документы?

И еще что-то вспомнилось, вглядываясь в облик Ольги Форш!.. Образы живописи Перова. Чуть-чуть цвет женских лиц на его картинах более смугловат, как у Форш, он как бы чем-то иссушен.

Девочка в знаменитой «Тройке»! Дети, везущие ледяную бочку!

Это она!.. Ольга Дмитриевна, в каком-то «предшествующем» пребывании на земле!

Вижу родство! Однако… все недоказуемо, не документально! Ну, а «Гувернантка» и та девушка в картине «Ко дворнику», где Россия как бы шутя изображена и орлом и решкой. Да, она и там похожа до замужества!

Но сверх всего этого, сверх печальной девочки (однако какая она одухотворенная, это ведь не немка и не француженка), сверх «Софьи Перовской» и сверх всех девушек процесса «193» есть что-то и от эпохи Николая II!..

Зигзаг модерна!

Элитное православие, «Марфинская обитель», живопись Нестерова с его монашками… зацелованные губы, печально-русалочные глаза… «Весы», «Скорпионы»!

Нет! Нет! Это я так… ушел в сторону!

Недоказуемый Дебюсси!

Однако… Религиозно-философское общество… Воображаю, как бы хохотали и Перовская и Перов, если бы им предложили посетить один из вечеров этого почетного собрания под председательством Андрея Белого!

Еще шестнадцатилетним гимназистом я останавливался перед витринами книжных магазинов: Блаватская «У ног учителя, пресветлого Брамаштапутри!»; Папюс «Тайны оккультизма. Том первый» (сколько же их будет?). На титульном листе — фотография. Лицо толстого похотливого дьявола в обличье господина XIX века.

Не то дьявол, не то Азеф!

Это совсем не тот «интеллектуал», который беседовал с Иваном Карамазовым…

А ведь люди тогда, в эпоху тридцатилетней Ольги Форш, были ой как любопытны! Всего хотели попробовать!

Анатоль Франс царил в сердцах русского читателя!

«Злой Адонаи», Беллерофонт!

Однако хороший «коктейльчик» составляется из Софьи Перовской и Беллерофонта!

А ведь в этом и есть лиловые врубелевские сумерки «эпохи между двух революций». Но довольно отсветов этого лунного марева.

Дальше черствые, осязаемые факты. Только факты!

Узкая комната Ольги Форш походила на ученический пенал. В конце — единственное окно. Через него видно красное здание. Когда зимой солнце освещало это замерзшее здание, оно посылало зловеще-красные лучи в мою комнату и комнату Форш. Красный отсвет как бы связался в нашей психике с теплом, с неким жаром, но