поставить некуда», – сказал Дэвид. Их пригласили провести следующую ночь в доме, и пьяные дети до утра барабанили им в окно.

Языки пламени вырываются из двигателей, когда самолет запускает их один за другим. Мы быстро набираем относительно небольшую крейсерскую высоту, и постоянный гул пропеллера отдается в моём черепе низким механическим голосом, который гудит или поет; когда пилоты увеличивают тягу, он поднимается на октаву выше, переходя в тонкое гудение, а потом возвращается обратно. Полёт длится час, и на подлете к Воркуте мы погружаемся в облака. Облачность очень плотная, и по мере того как мы спускаемся, впервые за этот месяц наступает темнота. Внезапно самолет наклонно падает в воздушную яму и сильно подскакивает. Сидя на скамейке вдоль борта, мы трясемся вместе с самолетом и стараемся держаться за его стальную конструкцию, выкрашенную в серый цвет. Я полностью положился на волю Провидения и нахожусь в гармонии с окружающим миром в своих походных ботинках, брезентовых штанах и грязных перчатках с отрезанными пальцами. Пока самолет разворачивается, бортмеханик пробирается в заднюю часть, стараясь держаться за установленные трубы и ручки. Он смотрит через задний иллюминатор на руль высоты, а затем, держа в руке фонарь, открывает люк под вертикальным стабилизатором. После приземления его сразу же осматривают.

Мы переночевали в Воркуте – это один из очень немногих городов за Северным полярным кругом. Идет слабый дождь, и совсем темно. Улицы этого города посреди тундры плохо освещены, но на них много народу. Из окон квартир льется теплый свет, люди идут с хозяйственными сумками; на почту, откуда я пытался позвонить домой, чтобы сообщить о нашем благополучном возвращении, стоит небольшая очередь. Чувствуется запах выхлопных газов, движение шумное. У меня в голове постоянно крутится образ вертолета, возникающего на горизонте.

В городе нет горячей воды, но, пока я умываюсь холодной, русский юноша приносит ведро, полное чудесной горячей воды: можно налить ванну и поблаженствовать. Гостиничная кровать с продавленными пружинами и изношенным матрасом словно плывет на руках тысяч болотных эльфов. На следующее утро я вижу между домами тундру. Где-то за ней – Уральские горы, где восемь лет назад начались мои заполярные приключения. Девственная земля. Именно там Михаил рассказал мне о кресте Кравченко, рядом с которым он стоял, и об этом человеке – Баренце. Вдоль улиц растут высокие березы, очень красивые. Улицы пустынны, и по ним гуляет холодный ветер. Серп и молот всё еще висят высоко на зданиях, ржавые и облезлые. Из подъезда жилого дома выходит мужчина, ковыляет к дереву, опирается на него одной рукой. Он ненадолго останавливается, потом сплевывает, вытирает рот и возвращается в дом. Какой-то другой мужчина спрашивает: «Эй, там… Время не подскажешь?»

«Половина четвертого».

«Половина четвертого утра или ночи?» Он показывает, как надо ходить: с сигаретой в зубах, чванливо, с бутылкой в руке, в кожаной куртке, глядя тебе чуть ниже лба, изредка сплевывая вдоль дорожки.

Из Чикаго

Субботний вечер 26 августа 2000 года, и я снова в Чикаго, снова вернулся в лето, полный воспоминаний. Кто-то устраивает вечеринку, и сейчас я стою, прислонившись к плите, в квартире на севере Чикаго, в одном квартале от озера. Все окна открыты, и через заднюю дверь с пожарной лестницы время от времени долетает порыв теплого воздуха. Сейчас около полуночи, и в квартире полно людей. Сегодня жизнь вернулась в свое нормальное состояние: снаружи доносятся взволнованные голоса, то тихие, то снова переходящие на крик. «Еще пять минут, – говорит Г., который привез меня сюда, – и уходим».

«Дорогой мой, как я рад, что ты вернулся целым и невредимым, – с широкой улыбкой прерывает его хозяин. – Расскажи, как это было». За прошедшее лето его талия сильно уменьшилась. Оттягивая ремень, он показывает, сколько места освободилось, а потом опускается на колени и вытягивается на кухонном полу, чтобы проделать несколько отжиманий и продемонстрировать упражнения, которым научила его персональная фитнес-наставница. Я заранее знаю, что, если с персональной наставницей ничего не выйдет, лишние килограммы вернутся. «Ну, так как твои дела?»

«Мне надо постричься», – отвечаю я. Мой коллега Т. говорит: «Тебе надо сходить к моему парикмахеру. Я в следующий раз буду у него в субботу утром, и, когда ты придешь, я приготовлю тебе завтрак. Он говорит, что делал прически Еве Браун и Лени Рифеншталь. Он отлично владеет бритвой».

«Не сомневаюсь».

«И правильно. Он стрижет с неизменным постоянством. Всегда найдется старый серб, который родился в той же деревне, что и Альберт Эйнштейн».

«Да, неизменное постоянство – очень важная черта для парикмахера».

«Так пойдешь со мной? Как говорится, двое мужчин собрались в парикмахерскую, не так ли? Отличная прогулка для субботнего утра».

К. говорит, что в ее офисе таких разговоров не бывает.

«Я даже не знаю. Эти бритвы…»

«Посмотришь, как он стрижет, если тебе не понравится, ты всегда сможешь отказаться».

Здесь жарко, у всех на лице выступили капельки пота. Чикаго, как и Москва, – город контрастов: раскаленное пекло летом и сильные морозы зимой, когда мы подвергаемся воздействию так называемого «арктического взрыва». Сегодня по телевизору многие жаловались: жара просто невыносима.

Во вторник утром я сидел перед своей палаткой, а вечером в четверг уже ехал в чикагском такси по автостраде Кеннеди, двигаясь по направлению к городу. Сейчас половина второго дня, и солнце высоко в небе. Мне жжет руку и плечо, черный кожзаменитель на правой части сиденья разогрелся от солнца, а слева стоял пластмассовый экспедиционный ящик. Движение было медленное, и у меня было время рассмотреть уставшие лица водителей. Латиноамериканец в старом фургоне, крашеная блондинка средних лет в седане… Самолет, идущий на посадку, с шумом проплыл над нашими головами, простучали колёса поезда метро. Моя дорожная одежда, которая всё то время, пока длились мои приключения, лежала аккуратно запакованная в водонепроницаемую латексную сумку, теперь промокла там, где мое тело касалось сидения. Над дверью висел шланг от пылесоса, по которому холодный воздух от кондиционера поступал в заднюю часть салона, но я предпочел оставить открытым окно. Рядом с такси остановилась машина с четырьмя молодыми женщинами, они какое-то время смотрели на меня, а потом одна из них, сидевшая на заднем сиденье, крикнула мне что-то, но я не разобрал. Я пытался выбрать, какая из них самая красивая, – да, она сидела спереди и улыбалась мне. «Ему всё слышно, дура!» – сказала дама за рулем своей подружке сзади, и я перевел взгляд на водителя такси, который делал вид, что ничего не замечает.