Если голоден, ем и невкусное, которое на это время становится вкусным. Если очень голоден, ем все подряд», – дежурный развернул бутерброд с колбасой и ест, громко чавкая от удовольствия. Покойников давно перестал стесняться. Пусть завидуют.

«Люблю извергать из себя желтые струи и коричневые колбаски с отвратительным запахом, то, во что превратились сладкие напитки, еда и соусы в моем еще живом организме. Есть и пить сейчас мне отвратительно», – что-то попискивает в этом не вовсе мертвом теле, может быть, подколенная жилка. Недаром покойников боятся.

«Я люблю обнимать, целовать и осязать своей кожей, всем, что я есть, даже нёбом, гортанью и мыслями женщину, с которой мне хочется делать это», – дежурный опрокинул стопку спирта, и ему опять захотелось широких ляжек.

«Я любил только извержение своего семени в нее, когда я уничтожался почти физически. Я мертв, а семя мое еще некоторое время будет живо», – старая фельдшерица, несколько раз поглядывая на пригожих, совсем еще свежих, недавно сбитых машиной или зарезанных, не раз думала: если лечь, снять трусики и прижаться, может быть, взять его в руки и вставить. Может быть, член еще не понял, что хозяин мертв. Но мгновенно гнала эту мысль из своего иссыхающего мозга.

Я люблю топтать землю, любоваться на всякие красивые пейзажи, забираться на холмы и горы и смотреть оттуда на синее море в белых барашках, которое круглится куполом. Я люблю полевые и лесные цветы и маленьких быстрых насекомых, кроме комаров. (С точки зрения Жизни.)

(С точки зрения Смерти.) Лесные пожары люблю, когда пылают сосны всем скопом и огонь бежит двумя путями: поверху, пожирая листву и хвою, и понизу – по кустарнику и траве. И никогда не угадаешь, когда пламя перескочет сверху вниз или наоборот. Городской человек, люблю смотреть в ночи, когда горит какое-нибудь здание – и в низких тучах пожар отражается жуткими завитыми пламенами.

Люблю поспать и хорошенько выспаться, чтоб голова не болела. (С точки зрения Жизни.)

(С точки зрения Смерти.) Хорошо бы спать вечно.

Терпеть не могу болеть и умирать. И когда я понимаю, что начинаю уплывать во тьму и беспамятство, изо всех сил сопротивляюсь этому. Температура у меня поднимается. Мне дурно, больно, но домашние и врачи сходятся к моему ложу, мы все вместе держим оборону – и я счастлив. (С точки зрения Жизни.)

(С точки зрения Смерти.) Умирать – это благо. Главное успокоиться и отдаться течению, а оно несет все быстрее и быстрее – под уклон. И не заметишь, как проскочил эту границу, теперь уже не повернуть, не вернуться – и все из тебя улетает…

Ты будешь жить вечно, никогда не умрешь. Сколько времени у тебя в запасе, даже завтрашнее утро, кажется, никогда не настанет. Надо еще ночь прожить. (С точки зрения Жизни, конечно.)

Едва родился, уже умираешь. Незаметно времени не стало. Совсем не стало. (С точки зрения Смерти, естественно.)

С точки зрения Жизни, Смерть – это опустевшее здание, а сколько там всего было! Как все это кипело и праздновало!

С точки зрения Смерти, Смерть – это свобода.

Жизнь и Смерть постоянно борются друг с другом. С переменным успехом.

Потому что, если бы победила Жизнь, вселенная раздулась бы от бесконечного изобилия и лопнула.

А если бы победила Смерть, все бы в космосе замерло, остановилось – и Бога не стало.

Потому-то Всевышний и запустил эту машину: Жизнь и Смерть, тьма и свет, время и вечность.

<РАЗРОЗНЕННОЕ>[18]

ОЛИГОФРЕН

Нас десять избранных на фабрике. Клею на спичечные коробки яркие наклейки. Как солнечный день каждая. Вон сколько у меня солнечных дач! Наклеиваю их на небо косо, криво, наоборот. Развлекаюсь.

Ругается. Большой. Небо маленькое и квадратное. А он пятиконечный – больше неба.

Короба – гроба, братские могилы. Мы уложены в ряд так тесно, что невозможно пошевелиться. Лежим прямые, совершенно одеревенелые, голова к голове. Время от времени толстые пальцы выдвигают фанерный ящик и стараются нас ухватить. Мы хотели бы уклониться, выпрыгнуть, рассыпаться по полу, но толстые пальцы – попался, схватили тебя, держат крепко.

Ах, загорелась головка, загорелась! Извивается длинное туловище от боли, скорчился черный труп спички.

И так каждый день. Придешь на фабрику, прямой, веселый, четырехгранный, а тебя целый день зажигают и выбрасывают, зажигают и выбрасывают. Домой вернешься – лица нет, усталый, почернелый, говорить ни с кем не хочется.

Лично я сразу – на кухню. Скину с себя куртку и прыг на кухонный стол. Ни горячего, ни чая – ничего не хочу. И плиту не зажигайте. И греметь мной не надо. Не надо давать спички детям. Спать хочу.

НЕПРАВИЛЬНЫЕ ИГРЫ

– Арестовали. Это какая-то ошибка.

Одним краем сознания и зрения он видел, мужские и мальчишеские затылки, склонившиеся над картой – игрой, разложенной на желтой клеенке стола. Перед каждым – стопка розовых и синих «денег». Вверху голая лампочка на проводе.

– Давай, давай!

Другим краем – он видел полицейский участок (как в кинофильмах). Избитого, его волокли мимо столов, по коридору, железная дверь захлопнулась за ним. Все, попался. Вверху на проводе голая лампочка.

…и все это фильм. Неправильные игры.

ДУХ РОТВЕЙЛЕРА

Памяти Игоря Холина

Хозяин – высокий даже в старости – такой тощий, высохшее дерево. Рядом – добродушный черный ротвейлер. Квартирка тесновата, думаю, скорее гладкошерстной таксе по размеру.

Прошли годы. Со временем хозяин стал еще суше и костистей, как-то деформировался, говорит, щитовидка. Собака умерла, но не для меня. Дверь мне по-прежнему открывает постаревший друг, тут же за ним возникает призрак собаки – темная масса. Призрак рвется поприветствовать гостя, но хозяин привычно удерживает его за ошейник. В коридоре кашляет призрачный чуть слышный лай.

Мы оба произносим слова приветствия, улыбаемся друг другу. Но, судя по тому, как мой старый друг ведет себя: шлепком толкает полузримый намек на место (коврик всё тот же), обходит его в передней (я тоже делаю это), смотрит, как тот прыгает на диван и укладывается там – морду на лапы, заключаю, что он тоже видит призрак, видимо, привык уже. Я сажусь рядом и почесываю призрачный загривок. Пес неслышно ворчит.

Вот, посмотрите, спрыгнул: синяя кожаная обивка еще придавлена и примята.

Мне почему-то представляется картина, нет, фотография в газете: два пожилых писателя и призрак