— Ступай, я сказал, — кинул он ей беспечно, — завтра выезжаем.

Чуть не бегом девушка кинулась к двери и хлопнула её, что есть силы.

Ёган посмотрел ей в след с опаской, а Волков и не глянул туда:

— Ты мне плащ подготовь дорожный, мало ли, вдруг холодно по утрам будет. Потом ещё ногу от холода заломит.

— Подготовлю, — говорил слуга и всё ещё смотрел на дверь.

Как всегда, с зарёй уехать не получилось, не всё собрано было, люди Бертье и Ронэ пришли с опозданием. Ёган в сундуки не уложил доспех. Кавалера задержал распорядитель Вацлав. Денег за постой больше не просил, ума хватило. Кланялся и просил не поминать злом его гостиницу. А Волков подумал: «А с чего она его стала?» Она же раньше бургомистру принадлежала. Неужто город её ему отдал, или продал? А не благодаря ли кавалеру так ему повезло? Но вслух того не спросил.

Агнес встала поздно, вышла в обеденную залу заспанная и злая. Завтракать желала. Только Карл Брюнхвальд и его люди были вовремя. Как всегда молодцы.

Выступили, когда горожане уже к работе приступали, поев с утра. Шли солдаты, сто шестьдесят человек, все оплачены ещё на неделю были. Кавалер думал, что так будет лучше, если он со столькими людьми к герцогу придёт. Значимость его выше будет.

На главном городском перекрёстке, его догнал Брюнхвальд и удивлённо сказал:

— Кавалер, Вильбург на востоке, мы проехали поворот.

— Я знаю Карл, — отвечал Волков, и не думая останавливаться, — одно дело нужно закончить. Вы дайте моему Сычу двух людей покрепче, он знает, что делать.

— Да, кавалер, — ответил ротмистр и уехал распорядиться.

Хоть и раннее ещё утро было, а двор рабочий кузнеца Тиссена был уже битком забит телегами и возами, что требовали ремонта, и конями для ковки.

Люди суетились и работники тоже не бездельничали, был обычный день, когда на двор резво вошли солдаты, первым шёл Фриц Ламме с верёвкой в руках, он сразу нашёл кузнеца, тот был под навесом у горнов, ткнул в него пальцам и сказал солдатам:

— Вот он, берите его.

Солдаты тут же изумлённого, почтенного мужа брали, он и заругаться не успел, как уже его вытащили на середину двора. Ни сыновья, ни работники не вступились, стояли удивлённые, испуганные, а как тут вступишься, если солдат полон двор и все при оружии, и все не шутят.

Сыч на правую руку кузнеца петлю накинул, верёвку натянул, а трое солдат самого кузнеца держали крепко за шею и левую руку, придушили кузнеца, так, что тот и пошевелиться не мог.

Волков слез с коня, остановился и спросил у него:

— Помнишь меня? Я в прошлую нашу встречу в шлеме был.

Кузнец глядел зло, не отвечал.

— По глазам вижу, помнишь, — продолжал кавалер, доставая меч. — Архиепископ Ланна сам меня по шее ударил, когда рыцарским званием облекал, и сказал: «Пусть мой удар будет последним, на который ты не ответишь». А ты, при людях моих, меня палкой как пса бил. Куражился. Дурак спесивый. Думал, я на такое не отвечу? Думал, забуду?

Купец таращился на него и продолжал молчать.

— Раз взялся, так убить меня нужно было, а теперь ответишь…

Солдаты крепко держали его, а Сыч натянул верёвку, и теперь рука купца была удобно вытянута.

— Больше ты этой рукой никого не ударишь, — сказал Волков и одним взмахом отсёк кузнецу руку по локоть.

Вот тут кузнец и заорал что есть мочи, солдаты бросили его и он, обхватывая обрубок, повалился наземь заливая себя кровью. Сыновья и работники кинулись к нему помогать. А Сыч озорник, разбрызгивая кровь, раскрутил руку на верёвке и закинул её на перекладину, что над воротами была, рука повисла, а он привязал конец верёвки к крюку ворот и крикнул:

— Чтобы день не снимали, до завтрашней зори, а кто снимет раньше, тому самому руку отрубим. Чтобы помнили кавалера Иеронима Фолькова, коего прозывают Инквизитором.

Больше тут делать было нечего. Волков вытер меч, заготовленной заранее тряпкой, сел на коня и выехал со двора, а за ним уходили солдаты. А почти все, кто был на кузнечном двору, смотрели изумлённо на руку, что качалась на воротах.

Сам кавалер ехал на великолепном коне, что когда-то служил одноглазому форейтору Рябой Рутт. Максимилиан с его флагом ехал в голове колоны. Агнес ехала в шикарной карете, в которой когда-то разъезжала сама ведьма. И четвёрка коней в карете тоже была хороша. Ёган был на передке, кое-как управлялся. Хоть и не просто ему было, но он справлялся. Ехал и улыбался чему-то своему.

— Чего ты такой довольный? — спросил у него кавалер.

— Сыч говорит, что нам это на небе зачтётся.

— Что вам зачтётся?

— Да куда мы с вами не приедем, так везде всякую сволочь под корень выводим. Теперь и Хоккенхайм очистили. Вот Сыч и говорит, что это зачтётся. А вы как думаете, господин?

— Не знаю, наверное.

— Нет, не наверное, — не согласился Ёган, — наверняка зачтётся. А как по-другому. Бог он всё видит.

Волков усмехнулся и чуть притормозил коня, поравнялся с каретой и заглянул в неё. Там с видом величественным сидела Агнес. Гордая. Графиня, не меньше. Откуда такой вид взяла, ещё год назад столы в трактире мыла, а тут на тебе. Напротив неё сидела бабёнка молодая, видно та самая служанка, о которой она говорила. Сама рыхла, едва не жирна, лицо блином сальным, рябая, курносая, волосы из-под чепца тонкими рыжими прядями падали. Хотя в платье добром. Из городских видно. Глаза серы. Невзрачная бабёнка Волкова увидала, признала, кланяясь, едва с сиденья не сползла. Волков ей ответил кивком милостиво. Нет, совсем не приглянулась она ему. А Агнес это сразу заметила, улыбнулась едва заметно. Так и нужно, такую и искала.

Он теперь глянул на Агнес, у неё профиль точёный, холодный, платье — парча, рукав золотом пошит, из окна кареты свисает, точно графиня.

— Давно хотел спросить, да всё забывал, кто тебя сюда позвал? Как додумалась, что приехать надобно? — спросил он у неё.

— Сон приснился, — отвечала Агнес и кажется неохотно.

— Что за сон?

— Девка одна снилась.

— Какая девка? — не отставал кавалер.

— Да почём мне знать, тощая какая-то, голая, с горлом разрезанным.

Она замолчала, но кавалер глядел на неё, ждал продолжения.

— Хрипела мне что-то, да я поначалу разобрать не могла. А потом поняла, что о вас говорит, говорит, что хворы тяжко, что помираете, я проснулась, у отца Семиона спросила, где вы. Как он ответил, так тут же и поехала.

— А что ж за хворь со мной случилась?

— Хворь? — Агнес ухмыльнулась.

Да так многозначительно, что кавалеру это не понравилось, уж больно спесива была усмешка, высокомерна, словно с глупым ребёнком она говорила. Потом она продолжила, со значимостью, которую Волков должен был прочувствовать: