— А хрен его знает, — ответил Кузьмич и рассказал, что в купе ввалились люди с автоматами, подняли их с Фимой и приказали молчать, а потом затолкали сюда, ничего никому не объясняя.

— Что за форма на них?

— Да хрен их разберет, Степаныч. Она нынче у всех одинаковая. А автоматы наши, «калаши».

— Они тоже у всех, — подал голос Лузгин. — Я думаю, это захват.

— Бандиты! — сказал Фима Лыткин.

— Захват? — переспросил старик. — С какой же целью, позвольте вас спросить?

— Да пограбят и уйдут, — успокоительно заметил Прохоров. — Нам главное — не бузить, тогда быстрее закончат и смоются. Вот приключение, однако!.. А злые такие, толкаются.

— Полагаю, это не грабеж, — сказал Лузгин и замолчал; он хотел убедиться, что его внимательно слушают. — Судя по всему, это захват заложников.

— С чего же ты решил? — осторожным шепотом поинтересовался Лыткин.

— Таких людей я видел там, на юге. И сейчас в тамбуре, когда ходил курить. Поверьте мне, это не грабители, это куда серьезней.

— Допрыгались, — сказал Кузьмич. — Теперь и тут Чечня какая-то… А что им надо?

— Откуда же я знаю? — с обидой выпалил Лузгин. — Придут, расскажут. А могут и не рассказать. У них такая тактика, я изучал: ничего не объяснять заложникам, чтобы страшнее было.

— Между прочим, Агамалов в поезде.

Сказанное стариком на мгновение изумило Лузгина: он же в загранке был, когда успел приехать? Но если так, то многое и сразу проясняется: они — заложники до кучи, а главный интерес захватчиков совсем в другом вагоне, в «генеральском», где развернется жесткий торг. Они же просто посидят себе спокойно. Неясно лишь, как долго это будет длиться. Но грамотно сработано, однако: захватить поезд на пустынном перегоне, где на многие версты вокруг только снег и болота под снегом. Штурмовым отрядам здесь не подобраться скрытно, обнаружат сразу и начнут мочить заложников поштучно, и не из «генеральского» вагона, — тех сберегут для торга, — а из вагона простого, как наш, например, или с прессой. Нет, однако же, прессу не тронут, это не в привычках террористов, и если бы не упрямый старик, Лузгин сейчас сидел бы там, среди своих… Поезд гнали назад — зачем? Выбирали место поудобнее? Например, — мост, тогда вообще не подберешься и контролировать легко, можно снайперов укрыть на переплетах ферм, дать им винтовки с ночными прицелами — никто не сунется на километр, если не больше. Затем — пути отхода. Поезд заминировать — и на снегоходах в лес, там вертолет, а можно вертолетом прямо с моста и на юг, к границе, оставить здесь смертника с машинкой детонации или присоединить к взрывчатке спутниковый телефон, тогда сигнал на взрыв можно послать откуда хочешь, вплоть до Занзибара. Лузгин, правда, не знал, есть ли на Занзибаре террористы — должны быть: Занзибар ничем не хуже любого другого места на этой сошедшей с катушек земле… Политика, деньги? Все равно деньги, даже если сначала — политика.

— Что, света нет? Вы попробуйте там…

— Не надо! — приказал Кузьмич. — Дерутся, сволочи.

— Так и будем сидеть в темноте?

— А что ты предлагаешь? — деловито спросил Иван Степанович.

— Свет включить, — сказал Лузгин, — и сидеть, как люди. А если эти прибегут — так хорошо, увидим, кто такие.

— По морде ты увидишь, — напророчил во мраке голос мастера Лыткина. Двое втиснутых, что не были знакомы Лузгину, пока не произнесли ни слова; лишь тот, кого Лузгин касался в тесноте плечом, все так же глухо и прерывисто дышал.

— Вас били?

— Особо нет, — ответил сосед. — Стволом… в живот ударили… подонки. Ребро… наверное, сломано… дышать нормально… не могу.

Лузгин подумал и сказал не слишком уверенно:

— Ладно, попробую.

Еще раз щелкнув зажигалкой, он поднялся, между коленей в проходе выбрался к дверям и тихонько подергал за ручку.

— Чего надо? — спросили за дверью по-русски и без акцента.

— Поговорить.

— Вот стрельну через дверь — поговорим.

— Я серьезно.

— Я тоже.

В кино на этом месте в коридоре должен был раздаться характерный звук передернутого затвора, но Лузгин ничего не услышал и понял, что у того, напротив двери, патрон давно уже в стволе.

— А свет включить можно?

— У вас шторка закрыта?

— Закрыта.

— Тогда включай. Но учти: оттуда, с улицы, свет увидят — сразу выстрелят.

— А мы сейчас одеялом еще… Ты кто вообще, мужик? По речи — наш, похоже.

В дверь пнули неожиданно и громко, Лузгин отшатнулся, повалился в проход, но несколько рук уткнулись ему в спину и удержали, и голос старика сердито произнес: «Потише там, потише», — и было непонятно, кому адресовалась эта реплика: дедам, шумно возящимся с полу-упавшим Лузгиным, или самому Лузгину, чтоб тот не злил человека с оружием в коридоре.

При свете зажигалки старик и Прохоров долго цепляли на окно тяжелое вагонное одеяло, оно все падало и падало. Огонь жег Лузгину большой палец, лежавший на педальке. Потом за что-то зацепили наконец. Лузгин во тьме проковылял к себе за столик, дуя на руку, и только грузно сел, как одеяло рухнуло ему на голову, и все пришлось начинать сначала.

В слабеньком дежурном освещении, но все же с зажигалкой не сравнить, Лузгин еще раз внимательно оглядел своих попутчиков и тут же поправил себя: каких попутчиков? Скорее — сокамерников. Интересно, подумал он (тебе все «интересно», Вова, когда же ты повзрослеешь наконец, жена права), будут ли давать воду и выпускать по нужде; к тому же в купе душновато, а вшестером они за час весь оставшийся кислород выдышат, дедам поплохеет; и есть ли у Степаныча с собой хотя бы валидол — не факт, придется говорить с бандитами, а русского за дверью в любой момент заменят на абрека, попробуй с ним поговори… Нет, ждать нельзя никак, надо сейчас встать, пробраться к двери и постучаться вежливо, не станет он стрелять, наверняка не станет; но как же страшно, Вова, сидел бы и не рыпался, слишком мало еще времени прошло, сочтут за хамство и откажут, и будет только хуже, потом вообще ничего не допросишься, а курить здесь и вовсе нельзя, а если сутки, двое или больше? С ума сойти…

— Сидите тихо, — сказал Лузгин старикам, — я тоже тихо…

— Чего тебе? — спросил голос за дверью, когда он аккуратно выбил морзянкой три точки по пластику.

— Поймите, я не хочу неприятностей, — Лузгин старался говорить негромко, но убедительно; когда-то в телевизоре это у него неплохо получалось. — Мы не знаем, что произошло, и вас об этом не спрашиваем. Но, думаю, это надолго. А здесь, в купе, очень старые люди, причем больные. Не могли бы вы позволить нам взять… ну, из других купе… лекарства, например, воду и продукты? Говорю это сейчас только потому, что вы, похоже, русский человек и нас правильно поймете. Я не хотел бы потом объясняться с кем-нибудь… Ну, вам ясно, надеюсь.