— Как вы думаете, что же их всех погубило? — спросил он, глядя снизу вверх на Слесаренко.

— Деньги, власть? Однажды пришедшая в голову мысль, что сверху — больше никого, и все дозволено? Быть может. Но я полагаю — другое.

— И что же именно?

Лузгин сказал:

— Отсутствие стыда.

— Интересная версия. Я как-нибудь обдумаю ее… Это предостережение, намек? — спросил Слесаренко с наигранной угрозой в голосе.

Лузгин пожал плечами.

…«Кристина» медленно ушла за правый мыс — длинная и некрасивая, похожая на недоделанный эсминец. Лузгин посмотрел на часы: пора бы домашним хватиться мальчишки, или что-то на вилле не так. Вместе с ним в доме на побережье жили четыре женщины: Тамара, ее сестра Катя и Катеринины дочери

— Анна и Лиза, безмужняя Кирюшина мама. Костя Важенин, Катин муж, ехать отказался, да Лузгин и не настаивал. Семья была в курсе всех дел, в том числе и Важенин, который, узнав про завещание, стал Лузгина угрюмо сторониться и с первой же возможностью удрал на свою Сойку.

Власть на вилле легко захватила Тамара: установила распорядок, решала, что им есть и пить, надменничала с нанятым русским шофером, на самом деле армянином, и цукала местноязычную служанку, сорокалетнюю кургузую мадам, курившую словно Везувий и обучавшую Лузгина разговаривать по-здешнему. Процесс обучения проходил обычно за послесиестовым кофе, у барной стойки в столовой, где Лузгину, помимо кабинета, дозволено было курить в определенные часы. Варил в огромной сверкающей машине и разливал отличный кофе сам Лузгин, за что был отчитан женой: мадам — наемная служанка, так нельзя, им только дай — они сядут на голову.

На вилле стоял телефон, и Слесаренко звонил раз в неделю, обычно без особой надобности, сверялся о делах и движется ли книга. Книга двигалась хорошо. Лузгин забрал с собой полные расшифровки всех интервью и теперь восстанавливал зарубленное Траором, а также со сладостным чувством рубил все Траором оставленное. Узнав про эту революцию, жена сказала: «Ее не издадут». Лузгин сказал: «Я издам ее сам», — и тему закрыли. Сегодня утром он нашел кусок рассказа Кузьмича о том, как тот трактором на длинном тросе лично волок на устье скважины броневую плиту, чтобы «задавить» месяц бивший фонтан с загоранием, и как они потом траванулись техническим спиртом, несколько человек умерли, и Кузьмичу отказали в Звезде.

На сотовый позванивал Ломакин, сидевший в Венгрии с семьей, пока все утрясется. Звонил и Славка Дякин — из Тюмени, докладывал, как движется ремонт купленного в пригороде дома. Однажды позвонил Пацаев и сообщил, что Хозяин уходит в отставку, ожидается совет директоров и внеочередное собрание акционеров. Что в городе был новый взрыв и облавы, земновские ребята забаррикадировались в здании приюта, и весь город приходил смотреть (иные приезжали на машинах семьями), как «голубые» двое суток пытались взять здание штурмом, а после забомбили вертолетами. Смотреть было удобно: с левого берега на правый. «Что же с Земновым?» — спросил Лузгин. «Никто не знает», — ответил далекий Пацаев.

— Клюет! — крикнул мальчик, наклонился и дернул удилище. Лузгин увидел, как тяжелая длинная палка подпрыгнула на камне, перевалилась вбок, дрыгнула толстым комлем в пацанских лапках и бодренько исчезла за обрывом. Скачками пролетев разделявшее их расстояние, Лузгин схватил мальчишку за предплечье и почти отбросил на безопасную ровную площадку.

— Ты что творишь, гаденыш? — проорал Лузгин, задыхаясь. Мальчишка моргал, тряс губами и наконец заревел в полный голос. Мужик, что поделился с ним водой, смотрел на Лузгина с неодобрением, другие рыбаки политкорректно отвернулись к морю.

— Я хоте-ел… — кричал Кирюша, — я хотел!..

— Да черт с ней, с удочкой, — в сердцах сказал Лузгин, поднял мальчишку на руки и прижал головой к плечу. — Ведь ты же мог свалиться, парень, так нельзя…

С мальчишкой на руках Лузгин пошел к калитке. Поставив Кирюшу на утоптанную сотнями туристов тропинку вдоль забора, он достал ключ и долго не мог попасть им в скважину замка. Кирюша не плакал, только вздрагивал острыми плечами.

— Ты спишешь, да?

— Что я спишу?

— Очки… за удочку.

— Пять очков, — сказал Лузгин. — Пять кругов бегом вокруг бассейна — тогда не спишу. Ты понял?

— Да, — сказал мальчишка и сразу успокоился. — А бегемотом полетаем?

Вот же маленький наглец, почти с восторгом подумал Лузгин. С паршивца как с гуся вода… По вечерам перед ужином, завершая купание, они с Кирюшей на глазах у женщин производили дерзкий трюк под названьем «Полет бегемота». Кирюша залезал на лавку, оттуда на спину дедушке Вове, обхватывал его руками и ногами, Лузгин тяжело разбегался по кафельной скользкой дорожке, и они с ревом и визгом объемно рушились в бассейн. Кирюша потом проверял, далеко ли на кафель отбрызнуло воду. Рекорд пока стоял на четырех его шагах от борта.

Лузгин вдруг вспомнил, что забыл на камне свою куртку. «Стой здесь, — приказал он мальчишке. — Стой и не шевелись». Ох, и врежу я бабам, подумал он, или на самом деле что-то там случилось?.. Сегодня утром от Слесаренко должен был прибыть курьер с очередными бумагами на подпись, но не появился и не позвонил, а сам Лузгин отзванивать не стал, сочтя задержку несущественной. Сейчас приду и позвоню, решил Лузгин, подхватывая куртку.

Мальчишка столбиком стоял возле калитки. А выше забора, по взлету горы, росли кусты неведомых растений и за ними, еще выше, белели стены и сверкали на вечернем солнце широкие окна. Дом в три плоскокрыших этажа уступами приник к крутому склону, и с трех сторон его окружали большие южные деревья. И непонятно почему Лузгину припомнилась последняя страница второго, главного оставленного стариком документа. Там ниже печатей и подписей любимыми тестем фиолетовыми школьными чернилами была дописана одна-единственная строчка: «Владимир, не бросайте женщин».

Лузгин взял мальчишку за руку, и они пошли вверх по дорожке к дому. Путь был неблизкий, они садились передохнуть на каменные ступеньки, и Лузгин перебирал в уме слова, какими он задаст сегодня трепку всем своим домашним.