высших слоях министерской бюрократии ожидания крупных вливаний со стороны Запада обрели силу пророчества. Из каждого советского министерства, от обороны до сельского хозяйства и тяжелой промышленности, в адрес Павлова и его заместителей шли письма с просьбами о валюте: для покрытия нужд советского контингента в Германии, для импорта зерна или просто для приобретения жизненно необходимых для советской промышленности оборудования и материалов. По просьбе Павлова министры и руководители государственных предприятий подготовили списки грандиозных проектов, требующих «участия иностранного капитала», – от модернизации нефтегазовой промышленности до строительства «железнодорожного моста» через Евразию[846].

На решающем совещании с Горбачевым перед лондонским саммитом Вадим Медведев и экономист Леонид Абалкин предложили раскрыть карты и открыть Западу глубину советского бюджетного и финансового кризиса. Павлов, его заместитель Щербаков и министр финансов Владимир Орлов энергично возражали. По их мнению, такое признание возымеет обратный эффект: западные банки перестанут давать Советскому Союзу даже краткосрочные кредиты. Горбачев не стал делать ничего. Он поехал в Лондон без какого бы то ни было меморандума о финансовых проблемах и потребностях Советского Союза. Все просьбы и проекты, подготовленные советскими министерствами и крупными промышленными объединениями, остались пылиться в папках и были отправлены в архив[847].

5 июля, перед встречей в Лондоне, Горбачев полетел в Киев для саммита с Гельмутом Колем. С момента их предыдущих переговоров в Архызе утекло много воды. В руках у кремлевского лидера больше не было ключей к будущему Германии. 25 февраля 1991 года в Будапеште Язов и Бессмертных подписали от имени СССР документы о роспуске военной организации Варшавского договора. 1 июля на последней встрече пакта в Праге президент Гавел и другие восточноевропейские лидеры провозгласили конец и их политическому альянсу. Они требовали немедленного вывода советских войск. От Советского Союза на встрече в Праге присутствовал вице-президент Янаев, Горбачеву было не до того. Также, по предложению Рыжкова, все фиксированные контракты в рамках Совета экономической взаимопомощи (СЭВ) были заменены на мировые цены по колеблющемуся курсу. С января 1991 года Госбанк СССР прекратил принимать оплату в «конвертируемых рублях», общей торговой валюте для распадавшегося социалистического блока. Объем торгового оборота между Советским Союзом и партнерами по СЭВ рухнул. 28 июня 1991 года на встрече в Будапеште представители СССР и восьми его бывших сателлитов распустили экономическое сообщество. Созданный полувеком ранее железной волей Сталина, советский блок рассыпался в прах.

Начиная с лета 1990 года у советского руководства были все основания предполагать, что восточноевропейские страны будут стремиться вступить в НАТО. Вацлав Гавел в Праге, Арпад Гёнц в Будапеште и с декабря 1990 года новый президент Польши Лех Валенса не хотели, чтобы безопасность их стран обсуждалась в ОБСЕ или в какой-либо другой организации, где присутствует Советский Союз. Развал СЭВ придал дополнительный импульс желанию восточноевропейских элит дистанцироваться от Москвы и еще больше сплотил их вокруг общего лозунга «Назад в Европу!». Осенью 1990 года советская разведка доносила, что правительства Чехословакии, Польши и Венгрии стали направлять в западные столицы просьбы принять их в НАТО. Под давлением Генерального штаба Министерство иностранных дел СССР предложило странам Восточной Европы комплекс двусторонних соглашений, особым пунктом в которых был запрет обеим сторонам вступать во враждебные альянсы или предоставлять свою территорию и инфраструктуру вооруженным силам третьих стран. Это была модель «финляндизации» Восточной Европы и шаг по предотвращению расширения НАТО на восток. Но у этого предложения не было никаких шансов. Бывшие советские сателлиты отвергли эти предложения. Либеральные газеты и комментаторы в Москве писали про «доктрину Квицинского» (инициатива МИДа исходила от первого заместителя Шеварднадзе Юлия Квицинского), ставя ее в один ряд с брежневской доктриной ограниченного суверенитета[848].

В разговоре с Колем в Киеве советский лидер назвал размежевание СССР с его восточноевропейскими союзниками временным явлением. «Мы им надоели! Но и они нам надоели!» «Мы обратили внимание, что некоторые страны Восточной Европы при обсуждении договоров не хотят обязательств о неучастии в военных союзах. Возникает ощущение, – сказал он, – что хотят оставить себе лазейку, чтобы вступить в другие блоки». «НАТО?» – спросил Коль. Горбачев ушел от прямого ответа и стал туманно говорить, что «идет какая-то игра». Черняеву этот диалог показался попыткой Горбачева прощупать возможность заключения советско-германского соглашения о будущем Восточной Европы. Коль переспросил насчет НАТО, но ответа опять не получил. Канцлер назвал тревоги Горбачева «преувеличенными». По мнению канцлера, «НАТО находится в фазе трансформации. СССР больше не рассматривается как противник Запада». Поэтому никаких оснований для беспокойства нет[849].

Коль пообещал Горбачеву, что реформированный Советский Союз станет частью новой Европы и что экономика его будет интегрирована в либеральный экономический порядок. Германский канцлер попросил Горбачева не устраивать на лондонском саммите сюрпризов, таких как просьба о крупном пакете финансовой помощи. Он предупредил, что это может поставить обе стороны в неловкое положение: Запад не готов предоставить деньги, и Горбачев будет выглядеть просителем, которому отказали. Экономический советник Коля по «Большой семерке» сказал Горбачеву, что антикризисная программа Павлова должен быть приведена в соответствие с требованиями МВФ, на что Горбачев ответил очень резко: «СССР – не Коста-Рика!»[850] За этой ремаркой стояло многое, и не только отношение к своей стране как сверхдержаве. Горбачев по-прежнему воспринимал себя как государственного деятеля мирового масштаба. Он отчаянно нуждался в западных деньгах, но в то же время не хотел приезжать в Лондон в роли лидера, испытывающего финансовые затруднения.

В то же время всем участникам киевской встречи было очевидно, что конструкция советской государственности трещит по швам. По дороге из аэропорта в город гостей встречала демонстрация украинских националистов с лозунгами: «Коль – да! Горбачев – нет!» На Крещатике Коль и Горбачев вышли из лимузинов, чтобы пообщаться с народом и оказались в окружении толпы местных жителей, требовавших «независимости Украины» и размахивающих желто-голубыми флагами украинского государства 1918 года. Немецкие гости чувствовали себя неловко. По окончании встречи в загородной госрезиденции «Межигорье» кортеж поехал в объезд, чтобы избежать новых встреч с демонстрантами. На самолете во время возвращения в Москву Горбачев пустился в рассуждения о геополитике. Коль, говорил он своим помощникам, «зарится на Украину», но амбиции Германии можно укротить. «Коль понимает, что ему нас, СССР, не съесть; больше того – без нас ему не съесть Европы и не отделаться от американцев. И он будет делать все, чтобы помочь нам возродиться и стать рядом»[851]. Геополитические рассуждения Горбачева были весьма далеки от реальности. Германский канцлер, при всех его симпатиях к Горбачеву, был нацелен на особые партнерские отношения с Соединенными Штатами, стабильное НАТО и процветающий Европейский Союз. После киевского