РАЗДЕЛ X

НОВЕЙШАЯ АНГЛИЯ

Глава I

УИЛЬЯМ ПИТТ (1742–1762 гг.)

Падение Уолполя обнаружило перемену в настроении Англии, которая с этого и до настоящего времени должна была оказывать влияние на ее социальную и политическую историю. На народную жизнь, наконец, начали действовать новые силы, желания и стремления, незаметно образовавшиеся под покровом бездействия. Подъем заметно проявился в религиозном возрождении, относящемся к последним годам министерства Уолполя. Никогда еще дело религии не было поставлено так плохо. Успехи свободного исследования, отвращение к богословским спорам, завещанное междоусобными войнами, открытие для человеческой энергии новых путей — политических и экономических, вызвали общее равнодушие ко всем вопросам религиозного мышления и религиозной жизни. Церковь, пользовавшаяся в эпоху революции преобладающим влиянием, утратила теперь политическое значение. Епископы, избираемые исключительно из небольшого числа вигских церковников, оказывались, благодаря отчуждению и ненависти духовенства, бессильными в политическом отношении; само духовенство, втайне увлекаясь симпатиями к якобитству, угрюмо уклонялось от деятельного вмешательства в политические дела. Благоразумие вигских политиков содействовало этому застою в церкви. Они старательно избегали всего того, что могло разбудить дремлющие силы ханжества и фанатизма. Когда диссентеры стали настаивать на отмене законов об испытании и о корпорациях, Уолполь открыто выразил опасение пробудить подобной мерой религиозную вражду и удовлетворил их, ежегодно проводя акт, освобождавший их от ответственности за нарушение этих уголовных законов. В то же время прекращение созыва Конвокации лишило духовенство естественного центра агитации и противодействия.

Это политическое бездействие не возмещалось никакой религиозной деятельностью. Большинство прелатов являлись сторонниками вигов просто в целях возвышения. Они заполоняли по утрам приемные министров. Один епископ Уэльса признавался, что он только раз видел свою епархию, а обычно проживал на озерах Вестморленда. Обычай совместительства содействовал абсентеизму самых богатых и ученых священ ников, а большинство их отличалось нерадивостью и бедностью и не пользовалось влиянием в обществе. Зоркий, хотя и предубежденный наблюдатель называл тогдашнее английское духовенство самым безжизненным в Европе, «чрезвычайно небрежным в своих частных трудах и наименее строгим в своей жизни». Против религии и церкви восставали оба крайних слоя английского общества. В высших кругах общества, по словам Монтескье, посетившего Англию, «как только заходит речь о религии, все смеются». Большинство выдающихся политиков эпохи относились с недоверием ко всем формам христианства и вели грубый и безнравственный образ жизни. Пьянство и бесстыдный разговор не подрывали доверия к Уолполю. Один из последующих первых министров, герцог Графтон, имел обыкновение являться в театр со своей любовницей. Целомудрие и верность брачному обету осмеивались как вещи старомодные; лорд Честерфилд в письмах к своему сыну дает ему уроки искусства обольщения как форме светского воспитания. На другом конце общественной лестницы стояли массы бедняков, отличавшиеся такими невежеством и грубостью, какие трудно себе представить, так как рост населения, последовавший за разрастанием городов и развитием торговли, не соответствовал заботам о религиозном и нравственном воспитании народа. Не было учреждено ни одного нового прихода.

Школ не было совсем, кроме латинских училищ времен Эдуарда I и Елизаветы и нескольких «подвижных школ», недавно учрежденных в Уэльсе для религиозного обучения. Сельское население, все более бедневшее, благодаря злоупотреблению законами о бедных, оставалось почти без всякого нравственного и религиозного воспитания. «В Чеддарском приходе, заметила много позже Анна Мор, мы видели только одну Библию, да и той пользовались для подпирания цветочного горшка». В городах дела обстояли еще хуже. Там не было настоящей полиции, и при больших беспорядках чернь Лондона или Бирмингема поджигала дома, разбивала тюрьмы, грабила и опустошала все, что ей было угодно. Класс преступников становился все смелее и многочисленнее, несмотря на жестокость законов, доказывавшую только страх общества; эти законы признавали уголовным преступлением порубку вишневого дерева и допускали повешение в одно утро двадцати молодых воров перед Ньюгэтом. Появление джина дало новый толчок пьянству. Одно время на улицах Лондона кабаки приглашали любого прохожего выпить за копейку или напиться до бесчувствия за две.

Но, несмотря на подобные сцены, Англия, в сущности, оставалась религиозной страной. В среднем классе неизменно сохранялся старый дух пуританства, и в конце управления Уолполя из этого класса вышли представители религиозного возрождения, изменившего со временем весь характер английского общества. К церкви вернулись жизнь и деятельность. Вера вдохнула в сердца народа новый дух нравственного рвения, очистила литературу и нравы.

Новая филантропия преобразовала тюрьмы, внесла в уголовные законы дух кротости и разума, упразднила торговлю рабами и дала первый толчок народному образованию. Возрождение началось в не большом кружке оксфордских студентов, выражавшем свое возмущение против религиозной спячки эпохи в аскетических правилах, восторжен ной набожности и методически регулярной жизни, принесшей им насмешливое прозвище «методистов». Когда в 1738 году эта группа появилась в Лондоне и своей пылкой и даже эксцентричной набожностью обратила на себя общее внимание, в ней выделялись три личности; каждая из них нашла себе особое дело в той общей задаче, к которой привлек их с самого начала дух нового движения, — внести веру и нравственность в массы населения, сосредоточенного в городах или вокруг рудников и угольных копей Корнуолла и севера. Главным проповедником «возрождения» явился Уайтфилд, стипендиат Пемброкского колледжа. Красноречие руководило политикой Англии; его религиозная сила сказалась тогда, когда боязнь «энтузиазма» закрыла перед новыми апостолами кафедры государственной церкви и заставила их проповедовать в открытых местах. Скоро их голоса стали раздаваться в самых диких и варварских углах страны: среди мрачных болот Нортумберленда, в трущобах Лондона, в длинных галереях, где в промежутках своей работы прислушивается к шуму моря корнуоллский рудокоп. Проповедь Уайтфилда носила прежде неслыханный в Англии характер; она отличалась театральностью, напыщенностью, часто вульгарностью, но обезоруживала всякую критику своим чрезвычайным реализмом, искренностью веры, глубоким сочувствием к греховности и горю человечества. Обычный энтузиаст не смог бы выманить денег у бережливого Франклина или возбудить удивление в пресыщенном Горасе Уолполе, он не мог бы с вершины зеленого холма в Кингсвуде смотреть на 20 тысяч грязных углекопов из Бристольских копей и видеть, как по мере его проповеди «слезы оставляли белые полосы на их почерневших щеках».

На грубые и невежественные массы, к которым обращались Уайтфилд и его товарищи, они производили сильное впечатление как в хорошем, так и в плохом смысле. Их проповеди вызывали сильную ненависть у противников. Их жизни часто грозила опасность; на них нападали толпами, их бросали в воду, били камнями, душили вонючим дымом. Но зато они вызывали такой же страстный энтузиазм. У женщин появлялись судороги; здоровые мужчины вдруг падали на землю; проповедь прерывалась взрывами истерического смеха