или плача. Вообще их проповеди сопровождались всеми явлениями сильного духовного возбуждения, столь нередкими теперь, но для тех времен странными и непонятными; грозное сознание своей греховности, новый страх перед адом, новая надежда на небо принимали формы, одновременно и комичные, и возвышенные. Этому внезапному и поразительному просветлению Чарльз Уэсли, студент колледжа Крист-Черч, придал привлекательность. Он был «нежным певцом» движения. Его гимны выражали горячую веру обращенных в таких чистых и возвышенных стихах, что поневоле забывалась их крайняя напыщенность. Дикие взрывы истерического восторга перешли в страсть к пению гимнов, и в народе появилось новое стремление к музыке, постепенно изменившее характер общественного богослужения в Англии.

В старшем брате Чарльза Уэсли Джоне воплощались не та или другая стороны нового движения, а все оно целиком. Он считался главой группы методистов уже в Оксфорде, где был членом Линкольн колледжа, и, по возвращении из сумасбродного путешествия к индейцам Джорджии, снова взял на себя руководство маленьким обществом, переселившимся в Лондон. Как талантливый проповедник он стоял наряду с Уайтфилдом, а как составитель гимнов уступал только своему брату Чарльзу. Но, соединяя в себе до некоторой степени достоинства обоих, он обладал качествами, совершенно чуждыми им: неутомимой энергией, холодной рассудительностью, авторитетностью, организаторским талантом, удивительным сочетанием терпения и умеренности с сильнейшим честолюбием всеми свойствами, обеспечивавшими власть над людьми. Кроме того, больше всех других методистов он был ученым и искусным писателем; при начале движения он был старше всех своих товарищей и пережил их всех. Его жизнь охватывает почти весь век, и методистское движение прошло через все фазы своей истории, когда в 1791 году он умер в возрасте 88 лет.

Для Уэсли было бы невозможно пользоваться властью, если бы наряду с энтузиазмом своих учеников он не разделял также их увлечений и сумасбродства. В течение всей своей жизни он был аскетом монахом. Временами он питался одним хлебом и часто спал на голых досках. Он жил в мире чудес и вмешательств божества. Он считал чудом, если дождь переставал и это позволяло ему продолжать путь. Он считал карой неба, если над городом, оставшимся глухим к его проповеди, разражались буря с градом. По его словам, однажды, когда он устал, а его лошадь захромала, он подумал: «Неужели Бог не может чем-нибудь или без ничего исцелить человека или животное»? И тотчас прошли и его головная боль, и хромота лошади. С еще более ребяческим фанатизмом определял он свое поведение как в обычных случаях, так и в важные минуты жизни, метая жребий или читая тексты, на которых открывалась его Библия. Но при всем его суеверии Уэсли обладал чисто практическим, методичным и консервативным умом. Никогда еще во главе крупного переворота не стоял человек, столь враждебный революции. В молодые годы епископы вынуждены были порицать его за бездушие и нетерпимость в церковных делах. Когда Уайтфилд начал свои проповеди в открытом поле, Уэсли «сначала не мог примириться с этим странным приемом». Он осуждал допущение мирян к проповеди, боролся против него и в результате остался с проповедниками из одних мирян. До конца он был страстно привязан к английской церкви и считал основанную им общину просто светским обществом, находящимся с ней в тесной связи. Он порвал с «моравскими братьями», (религиозная секта в Богемии с 15 в.) прежде всех поддержавшими новое движение, когда их пренебрежение к религиозным формам оказалось опасным для прочного руководства им. Он порвал с Уайтфилдом, когда великий проповедник бросился в крайний кальвинизм.

Но тот же практический склад ума, который заставлял его отвергать все крайнее и с трудом принимать новое, помогал ему сохранять и организовывать принимаемое им новое. Он сам стал неутомимейшим проповедником в открытом поле, и в течение полувека его дневник является простым перечнем новых поездок и новых проповедей. Вынужденный в своей деятельности пользоваться содействием мирян, он превратил его в новую привлекательную особенность своей системы. От его прежнего аскетизма уцелели только нелюбовь к общественным увеселениям и отвращение к веселым и светлым сторонам жизни, что объединяет методизм с пуританством. Когда в зрелом возрасте исчезло его пылкое суеверие, он своим холодным здравым рассудком расхолаживал у своих последователей восторженные порывы, сопровождавшие начало «возрождения». Его силы были направлены на создание крупного религиозного общества, которое могло бы придать новому движению прочные и практичные формы. Методисты разделялись на группы, собиравшиеся на «трапезы любви» и слушавшие попеременно то оседлых, то странствующих проповедников; недостойные члены изгонялись. Все общество подчинялось неограниченной власти собора священников. Но при жизни Уэсли руководство новым религиозным обществом принадлежало ему одному. «Если под произвольной властью вы разумеете власть, которой я пользуюсь один, без товарищей, — отвечал он противникам с очаровательной простотой, — то вы, конечно, правы; но я не вижу в этом зла».

Основанное им таким образом крупное общество к моменту его смерти насчитывало сотни тысяч членов, а теперь их в Англии и Америке — миллионы. Но сам методизм был далеко не важнейшим результатом методистского возрождения. Его влияние на церковь прервало спячку духовенства, и «евангелическое» движение, нашедшее себе в государственной церкви таких представителей, как Ньютон и Сесиль, устранило, наконец, священников, охотившихся за лисицами или не живших в своих приходах. Во времена Уолполя английское духовенство было самым праздным и бездеятельным в мире; в наше время никакое другое духовенство не превосходит его благочестием и филантропической деятельностью и не пользуется большим уважением общества. Во всем народе появился новый нравственный подъем, нередко представлявшийся суровым и педантичным, но оказавший благодетельное влияние на общество; под его влиянием исчезло беспутство, со времени Реставрации позорившее высшие классы, и безнравственность, наводнявшая литературу. Еще более важным следствием религиозного возрождения явилось никогда с тех пор не исчезавшее упорное стремление ослабить преступность, невежество, физические страдания и общественную приниженность преступников и бедняков. Это филантропическое движение началось не раньше того, как сделало свое дело Уэслеянское возрождение. Началом народного просвещения явились воскресные школы, учрежденные в конце столетия мистером Рексом из Глостера. Анна Мор своими сочинениями и личным примером обратила внимание Англии на бедность и преступность сельских рабочих. Под влиянием сострадания к обездоленным и угнетенным воздвигались больницы, основывались богадельни, строились церкви, посылались миссионеры к язычникам, Бёрк вступался за индусов, а Клэрксон и Уильберфорс начинали свой «крестовый поход» против несправедливости работорговли. Среди массы филантропов, пожалуй, больше всего привлекают нравственным рыцарством своих стремлений деятельность и характер Джона Говарда. Воодушевлявшее всех сострадание к бедствиям человечества он перенес на бедствия худших и несчастнейших людей.

С удивительными пылом и постоянством он посвятил себя благу должников, воров и убийц. В