А дело было в том, что Гиммлеру на мгновение открылось видение бездонной пропасти, зияющей перед ним, и он отшатнулся. Единственная вещь, которой он действительно боялся, – это лобовое столкновение с партией.

С тех пор как военная удача изменила Гитлеру, в рейхе все явственнее обозначались центры власти. Месяц за месяцем, начав с противоположных концов, партия и СС постепенно сближались, преодолевая барьеры и продвигаясь к фокусу политической власти; по-видимому, недалек был час, когда им предстояло столкнуться лицом к лицу. Как писал профессор Трево-Ропер, «за время войны партийная машина, подобно машине СС, выросла и окрепла; и та и другая присвоили себе функции вооруженных сил, особенно в вопросах управления, фортификации, снабжения и эвакуации. И каждая из этих сил становилась все мощнее и необходимее с каждым новым поражением немецкого оружия». После того как Гесс исчез в Англии, партия обрела в лице Мартина Бормана лидера, полного решимости не допустить СС к высшему уровню власти в рейхе. Находясь в самом святилище – Ставке фюрера, он стал «связным» между Гитлером и партией и вел борьбу с помощью искусных интриг, стараясь лично не выступать на первый план, управляя страной через гауляйтеров и партийных функционеров – неприметный, вездесущий, опасный.

Гиммлер всегда чрезвычайно остро чувствовал ситуацию, и для его робкой натуры не было мысли более мучительной, чем та, что когда-нибудь он окажется на дуэли с партией. Он очень хорошо знал, что партия к нему любви не питает. И до тех пор, пока он может это делать без ущерба для престижа СС, он должен избегать открытых военных действий. Он никак не мог установить связей с партийной бюрократией.

В большинстве своем алчные карьеристы, они презирали этого морализирующего школьного учителя, эту высушенную, бесчувственную фигуру со всеми заскоками по поводу германизма и ордена СС. Какой бы огромной ни казалась его мощь и как бы ни блистала формой армия его подчиненных, для партии Гиммлер так и оставался аутсайдером. Он мог ворчать в узком кругу, что в Германии не будет порядка, пока последнего гауляйтера не повесить на фонаре, но на самом деле партии не требовалось даже прикрикнуть – достаточно было только прочистить горло – и Гиммлера бросало в дрожь. Его впечатлительность в этом смысле пределов не имела. Примеров не счесть.

Гиммлер постоянно инструктировал своих служащих в СД, чтобы не вмешивались в партийные дела и не расследовали деятельность партийных чиновников. Он делал резкие замечания и выговоры редакторам «Черного корпуса», когда на них поступали рапорты из канцелярии Бормана в связи с антипартийными выпадами на страницах газеты. Однажды рейхсляйтер Филер пожаловался, что «Черный корпус», «подобно еврейскому листку, при каждом удобном и неудобном случае наклеивает на целые группы высокопоставленных служащих ярлык старомодных бюрократов», и Борман потребовал прекратить нападки на членов партии. Гиммлер 2 мая 1941 года объявил газете выговор: «Причина в том, что некогда уважаемая газета опустилась до кухонных сплетен. Раз и навсегда прекратите подобные мелкие интриги. Никому это не интересно, кроме самих господ сочинителей, которые, видимо, получают некое удовольствие от этого процесса».

У Гиммлера были и личные причины сохранять хорошие отношения с Борманом. К 1940 году рейхсфюрер совсем охладел к своей сварливой жене Марго, и его секретарша Гедвига Потает, хорошенькая двадцативосьмилетняя девушка из Кельна, которую он знал уже три года, стала его любовницей. Сначала он хотел было развестись с женой, но никак не мог себя заставить. В 1942 году Гедвига узнала, что у нее будет ребенок от Гиммлера (родилась девочка, ее назвали Хельгой, а вторая дочь, Нанетта Доротея, у них появилась в 1944 году).

Гиммлер попал в щекотливую ситуацию. До сих пор Гедвига жила в своей семье (отец ее был известным предпринимателем), но теперь из-за беременности оставаться там было нельзя. Родители не одобряли связь с женатым человеком и уговаривали ее оставить Гиммлера (еще не зная, как далеко зашло дело). Невестка Гедвиги Хильда (ее муж погиб на Восточном фронте) играла роль посредницы между ней и родителями. Вот одно из писем: «Боюсь, Гедвига, что примирение с родителями пока невозможно. Они готовы все простить, если ты оставишь его или если он станет ради тебя свободным человеком. Они только не могут стерпеть, что ты продолжаешь жить с ним. В конце концов, он человек женатый, и твои родители считают вашу связь нечестной по отношению к его жене и компрометирующей тебя».

Если Гиммлер хотел сохранить Гедвигу, ему следовало найти ей где жить. Но вот как? Рейхсфюрер был повелителем империи СС, хозяином эсэсовских предприятий, руководителем самой могущественной полицейской машины в истории Германии, но у него не было личного состояния. Он не мог придумать ничего другого, кроме как обратиться за ссудой в партийную канцелярию. Борман щедрой рукой выделил 80 тысяч марок, и Гиммлер на эти деньги построил дом для Гедвиги в Берхтесгадене, неподалеку от Кенигзее. Этот дом стал не только «супружеским гнездышком в снегах», как его назвали, но и основой временного союза Бормана с Гиммлером, потому что его скучающая в одиночестве Гедвига подружилась с женой Бормана, Гердой, жившей по соседству.

Довольно близкий контакт установился и у мужчин. Герда Борман однажды написала мужу: «Ах, папочка, трудно представить, что может случиться, если вы с Генрихом чего-нибудь не продумаете. Фюрер ведь не может все делать один. Так что держитесь вместе и позаботьтесь обо всем сами». И Борман заботился. Он очень заботился о том, чтобы «дядя Генрих» не захватил слишком большую власть, и вместе с тем подбадривал его в минуты депрессии и одергивал, если тот позволял себе критиковать фюрера. Однажды Гиммлер посетовал, что шеф его не ценит и считает, наверное, что он, Гиммлер, только для того и годен, чтобы поднимать новые дивизии ради фюрера. Борман его успокоил, но и предостерег, чтобы не заходил слишком далеко, говоря о Гитлере. А Герде написал: «Его унылый критицизм неприятен. В конце концов, фюрер есть фюрер. Куда же нам без него».

До тех пор пока на кону не стояли жизненно важные интересы СС, Гиммлер намерен был всеми способами препятствовать тому, чтобы амбиции и жадность всякой мелочи привели его к столкновению с ментором, который к тому же охранял единственную дверь, ведущую к его полубогу – Гитлеру. Любые замечания в адрес партии были под запретом.

Но Гиммлер не учел бьющего через край честолюбия некоторых своих подчиненных. Они смотрели на партию совсем иначе и не имели личных причин церемониться с партийными функционерами. Выдающийся пример являл собой Отто Олендорф – образец шизоидного эсэсовского интеллектуала. Он мог в одно и то же время управлять армией шпионов и грезить о роспуске партии, чтобы она уступила место носителям новой культуры – ордену нацистской знати. Это одна из самых противоречивых фигур в мире СС. Гиммлер видел в нем «мыслящую машину», но для историков это головоломка. Олендорф руководил уничтожением 70 тысяч евреев, и в то же время его ужасала жестокость хозяев в коричневых рубашках. И некстати для Гиммлера этот человек оказался во главе внутренней службы СД.

Друзья Олендорфа потом пытались представить его чуть ли не борцом сопротивления в рядах СС, как бы рупором внутренней конструктивной оппозиции. Правда, они умалчивали о том, что он стал, так сказать, оппозиционером поневоле, скорее жертвой, чем организатором, в цепи событий, которые сам же инициировал. Уже упоминалось, что Олендорф составлял обзоры общественного мнения «во всех сферах жизни» страны, так называемые «доклады из рейха».