Зря, конечно, Салли привезла Назию на факультет – ведь обратно ей пришлось везти обоих. Шариф мог сесть на заднее сиденье вместе с женой, как будто они ехали с шофером, но он крайне неловко проявил любезность: начал спрашивать, как у Мартина в этом году со студентами. Он слышал, что язык мало где теперь требуется. Лишь приехав домой, поблагодарив и отпустив Салли, предварительно согласившись с ее великодушным предложением взять к себе близнецов на время отъезда в Бангладеш, они смогли поговорить. И весьма результативно: требовалось принять решение до окончания занятий в школе.

– Нужно забрать Долли с собой, – спокойно сказал Шариф. – Что ей теперь делать в Дакке? Я думал, мама еще поживет.

– Ей всего двадцать, – заметила Назия. – Долли – двадцать! Подумать только.

– Она вполне может доучиться в здешнем университете.

– Там же с ней кто-то есть? – спросила Назия.

– Надо позвонить Саму Хондкару, – рассудительно сказал Шариф. – Хирург, у него еще коллекция бабочек. И сын по имени Саму – толстенький такой мальчик. Наверное, она с ними. Очень хорошо, что он взял на себя смелость позвонить. Непростое это дело.

– С чужими… – изумленно произнесла Назия. Она не помнила никаких Хондкаров и коллекций бабочек. На мгновение перед ее внутренним взором предстал человек, вокруг головы которого порхали бабочки, а среди них – толстенький крылатый амурчик. – Мы тут, а Бина в Кардиффе. Ей-то кто скажет?

– Я прямо сейчас позвоню ей, – ответил Шариф. – Помнишь, автоответчик мигал? Наверное, она или Тинку уже пытались с нами связаться. А потом поеду в туристическое агентство и закажу нам всем четверым – нам с тобой и Бине с Тинку – билеты до Дакки. Так, Аиша… Как думаешь, брать ее с собой? На похороны мы, скорее всего, не успеем, но всегда ведь есть чем заняться.

В тот вечер Назия пришла в спальню Аиши и сказала ей про бедную нани. Это случилось внезапно, объяснила она: для нани так было лучше. Она была очень, очень грустная после исчезновения дяди Рафика. (Аише теперь было всего на два года меньше, чем дяде, когда он исчез. Вернее, его убили. Пусть дети знают правду.) Жаль – теперь бабушка никогда не узнает, где ее сын, не сможет похоронить его. Она очень грустила и после смерти нана, а теперь и для нее все кончено. Завтра они все поедут в Дакку. И Аиша тоже.

– Мама, а во сколько это случилось? В какое время? Вчера?

– Почему ты спрашиваешь?

– Просто хочу знать, что я делала, когда это случилось. Она была в доме?

– А ты его помнишь? Дом в Дакке?

– Конечно, помню. Мне восемь лет было, когда мы сюда уехали. А Раджа и Омит с нами?

– Думаю, они слишком маленькие, – сказала Назия. Взяла в руки пластмассового зеленоволосого тролля, повертела его и положила на подушку. – Я поговорила с миссис Моттишхед, и она была столь любезна, что согласилась их забрать…

– Мама… Послушай. Не оставляй их у Моттишхедов. Ты не знаешь, что делаешь.

Назия уставилась на нее:

– Это еще что? Не драматизируй, пожалуйста. Неважно, общаетесь вы с Самантой или нет. Миссис Моттишхед нас очень выручает.

– Не надо! – взмолилась дочь.

6

Это случилось только вчера, едва не сказала Аиша. Но мама думала, что все любят ее дочку. Слишком много придется объяснять. Мама даже не заметила пластыря на ее безымянном пальце.

По утрам мама высаживала ее в начале Дарвин-лейн. Подвозить прямо к воротам не было нужды, да еще увидят – подумают, что ее балуют. Почти все прочие ехали в школу на автобусе. Лил дождь, и под пологом деревьев, обрамлявших дорогу, было премерзко: и крупные капли плюхались на зонт Аиши, точно палочки били по барабану. Впереди шли какие-то младшеклассники, а прямо за ними – трое; она узнала их. И замедлила шаг, но отчего-то Саманта Моттишхед знала, что она тут. С ней были Элисон и Кэти. Когда-то бывшие ее подругами. Вернее, продолжавшие ими быть, – некоторые дружбы превращаются в сущий ад. Они остановились и стали ждать, пока Аиша поравняется с ними.

– Сегодня днем, – сказала Саманта Моттишхед хриплым от возбуждения голосом.

Ее жуткое лицо озарилось предвкушением задуманного. Очки с толстенными стеклами от дальнозоркости закрывали пол-лица; в них ее почти бесцветные блеклые глаза на плоском бледном лице казались огромными, как у рыбы, живущей в вечной темноте на большой глубине. Прочие матери жалели Саманту из-за ее наружности: черные волосы с пробором точно посередине черепа, с облачком секущихся кончиков сантиметров на шестьдесят ниже. Она не стриглась пять лет. По мнению Аиши, Саманта считала, что волосы наделяют ее способностями к магии.

– Это случится сегодня днем. Наступила среда. Ко мне приходит сила.

Видела ли она лица подруг, когда они все вместе шли сквозь ливень и тени деревьев в аккуратный садик, а потом и в довольно стандартные тихие школьные интерьеры с задернутыми гардинами? Что думала Саманта Моттишхед о своих «силах», о которых вещала, срываясь на звериный протяжный вопль? Верила ли в них сама? Она заговорила о «способностях» уже много месяцев назад, может уже год, и когда «у меня есть сила» прозвучало вслух, никто из подруг не засмеялся. Кажется, остальные поверили Саманте, и компания превратилась в настоящее тайное общество.

Аише почти не с кем было это обсудить. Назия очень сдружилась с миссис Моттишхед, и девочка понимала: все, что она скажет матери, в конце концов дойдет до Саманты. Той же требовался козел отпущения, и она выбрала на эту роль Аишу, считавшуюся в их компании не вполне своей.

Та сумела поговорить об этом лишь с Фанни, когда ее семья приехала в гости, как всегда, раз в месяц; теперь им позволялось сидеть наверху или гулять вдвоем. Кузина нашла все это ужасно смешным: «Кажется, ваша Саманта ку-ку. У нас в школе тоже такая есть. Мальчишки кидаются в нее каштанами».

Днем была физкультура, и каждый мог заниматься чем-то самостоятельно, на свой выбор. Четверо мальчишек уходили в бассейн, остальные делились на две команды и принимались играть в мини-футбол. Любительницы спорта могли сыграть в хоккей на траве, в футбол или парами играть в теннис на неровном асфальте школьного корта. Элисон с подругами убедила учительницу физкультуры отпустить их заняться бегом. К тому времени утренний дождь утих, было лишь сыро и пасмурно. Они вышли из школы в шортах и спортивных костюмах, делано потягиваясь и поднимая колени, даже побегали с ускорением по подъездной дорожке и, если можно так выразиться, пробежались по Дарвин-лейн. Но затем, скрывшись из виду, прошагали почти километр до дома Саманты Моттишхед. Когда они стартовали, молчала только она: темный остров среди их болтовни. Однако молчание заражало: когда они добрались до дома, утихли все.

Дом Моттишхедов был непохож на все остальные: нагромождение башенок и беседок, настоящие джунгли. Очутившись внутри, вы впадали в недоумение, а покинув дом, не могли припомнить, какой же он все-таки формы. В прочих жилищах все, что можно было переносить, располагалось там, куда его определили. Тарелки кочевали из кухни в столовую и обратно, одежда аккуратно путешествовала из спальни: на того, кто ее носил, – в корзину для белья – на гладильную доску – обратно в спальню. В доме Моттишхедов же, усевшись на диван, можно ощутить тычок в спину и обнаружить чью-то зубную щетку. А спинка стула в столовой как-то оказалась обмотана бюстгальтером миссис Моттишхед. И повсюду валялись книги: на кухне, в ванной и даже в коридорчике. В спальне Саманты никто и никогда не прибирал. Небрежно отпихнув ногой старую одежду и барахло, она пристально посмотрела на каждую из приятельниц, вынуждая что-нибудь сказать.