Впрочем, с момента вынесения мне этого приговора прошло уже дней десять, но Китти Тиг, как ни странно, ведет себя настолько корректно, что я даже немного разочарован. Пока что она и словом не обмолвилась по поводу «дела Аллен-Джонса/Гундерсона», хотя каждый день весьма активно занимается всякими бумажными делами в обществе либо Вещи № 1, либо Вещи № 2 (в зависимости от того, кто из них в данный момент дежурит и может ей помочь). Но и я пока что не даю никому из них ни малейших поводов для недовольства. На уроках мы по-прежнему бодро изучаем «Энеиду» (книга IX), и я проявляю при этом просто чудеса сдержанности и вежливости. Мои любимые «бандиты», разумеется, давно это заметили, однако все их попытки несколько оживить шоу я встречаю каменным спокойствием.

Ла Бакфаст наблюдает за развитием событий с едва заметной иронией, точно весталка-девственница на вакханалии; а вот доктор Блейкли каждый раз замирает, как кролик в ярком свете фар, – наверное, боится, что я и его втяну в столь активную форму преподавания, а подобная перспектива явно вызывает у него ужас. В соседнем со мной классе, классе доктора Дивайна, уроки наконец-то ведет Маркович, хотя вряд ли можно сказать, что он действительно их ведет. Для меня осмысленность его пребывания в школе по-прежнему под вопросом. Вообще же наша кафедра стала прямо-таки фантастически молчаливой, если не считать того, что время от времени в Среднем коридоре раздаются вопли «береговой сирены». По-моему, даже мыши ушли в подполье и затаились. И мне, конечно же, ясно, что долго так продолжаться не может. Что это просто затишье перед бурей.

Сегодня мне оказала честь своим присутствием госпожа Бакфаст. Я представил ее классу как особого гостя; подобная аттестация годится для тех, кто помладше, но абсолютно не проходит с такими опытными насмешниками, как Сатклифф, Аллен-Джонс и Макнайр.

– Вы что, теперь практикантов берете, сэр? – спросил у меня Макнайр во время перерыва на обед. – Мы просто не могли не заметить этого слона, что устроился у нас на задней парте.

Я изобразил «удивленное возмущение» и даже бровь чуть приподнял.

– Во-первых, госпожа Бакфаст выразила желание несколько повысить уровень своих знаний по латыни, – сказал я. – А во-вторых, она хоть и не petite[134], но все же никак не слон.

Аллен-Джонс – он тоже по-прежнему «поднадзорный» – бросил на меня долгий оценивающий взгляд, но промолчал.

– Как там Руперт Гундерсон? – спросил я.

Аллен-Джонс только плечами пожал.

– Стараюсь держаться от него подальше, сэр.

– И, по всей видимости, правильно поступаете, – сказал я. – Но если только он снова начнет к вам приставать, вы, пожалуйста, сразу же мне скажите.

Обеденный перерыв прошел спокойно. Я съел прямо в классе сэндвич, а мальчишки, собравшись в дальнем углу, слушали музыку по маленькому приемнику, который тайком пронес в школу Аллен-Джонс и спрятал в одной из задних парт. Правда, два раза к нам заглянул Дивайн, и, естественно, с жалобами: во-первых, на музыку, которая «ему мешает», а во-вторых, на то, что ученики слишком часто едят свой завтрак прямо в классной комнате, а это противоречит школьным правилам; к тому же, что особенно плохо, пища «привлекает в помещение мышей и других паразитов».

– Raus, Maus, – сказал Аллен-Джонс, когда доктор Дивайн уже направился к выходу, и тот резко обернулся. Но вид у Аллен-Джонса был совершенно невинный – во всяком случае, настолько, насколько может выглядеть невинным мальчишка, поспешно запихнувший в рот сразу полсэндвича. В общем, Дивайну ничего не оставалось, как покинуть класс. И он удалился с таким кислым выражением лица, словно только что лимон съел.

– Еще один день в Маушвице, – сказал Тайлер, и мои «Броди Бойз» дружно заржали. Мне было видно, что Дивайн остановился за нашей дверью из матового стекла и явно подслушивает; он дернулся было, явно намереваясь вернуться и отчитать наглеца, но потом все же пошел прочь с таким видом, словно лишь с огромным трудом себя сдерживает.

Послеобеденные занятия тянулись на редкость скучно и утомительно, поскольку Ла Бакфаст так нас и не покинула. И я несколько раз был вынужден буквально прикусить язык, чтобы с моих уст не сорвалась какая-нибудь излишне энергичная латинская фраза, – теперь я сильно подозреваю, что Ла Бакфаст все-таки знает латынь достаточно хорошо и, естественно, подобных выражений не одобрит. В результате из-за постоянного надзора мои уроки стали, увы, не столь увлекательными, какими могли бы быть. Во время послеобеденных занятий я сперва велел мальчикам прочесть про себя довольно большой отрывок текста, затем устроил небольшой проверочный диктант на спеллинг, а после этого дал им для самостоятельной работы письменный перевод. Однако даже подобное занудство не сумело вывести из себя эту Бакфаст, хотя я очень надеялся, что ей надоест торчать в безмолвном классе и она все же уйдет. Но нет. Ла Бакфаст оказалась прямо-таки воплощением выдержки и терпения.

В течение целого дня она наблюдала за нами, внимательно слушая, время от времени что-то записывая и лишь иногда позволяя себе пройтись по рядам, заглянуть в тетради мальчиков и поправить грамматические ошибки. Надо сказать, она оказалась вполне подготовленной. И даже зевнуть себе ни разу не позволила. Пожалуй, я уже начинаю воспринимать ее как вполне достойного противника.

Под конец дня она подошла к моему столу и, улыбаясь, сказала:

– Благодарю вас, Рой. Это было поистине увлекательно.

Ага, особенно если учесть, что большую часть дня мы провели в молчании! Однако она так радостно на меня смотрела, что вряд ли можно было предположить, что она моими уроками не удовлетворена.

Затем она подошла к окну, постояла там немного, глядя во двор, затем с любопытством посмотрела на меня и спросила:

– Вы ведь ничего не помните, верно, Рой?

Я с изумлением на нее глянул:

– А что именно мне следовало бы помнить?

Она улыбнулась.

– Нет, ничего особенного, конечно. И меня вы помнить совершенно не обязаны, хоть я когда-то и была «девицей из Малберри», и мы с вами даже пару раз беседовали. У меня уже тогда, правда, сложилось впечатление, что присутствие девочек в школе вы совершенно не одобряете.

– Вы – одна из тех девиц? Из «Малберри Хаус»? – Я попытался вспомнить, о чем это я мог с ней беседовать. А потом вспомнил: возможно, мне подсказал невероятный цвет ее волос. Хотя тогда она, конечно, была куда стройнее – такая длинноногая, хорошенькая и очень самоуверенная; по-моему, самоуверенность вообще была наиболее характерной чертой девиц из «Малберри Хаус», особенно когда они оказывались за пределами своей школы.

– Это ведь вы играли главную роль в «Антигоне»? – спросил я.

Ла Бакфаст улыбнулась:

– Да, верно.

– Я из-за этого спектакля, можно сказать, нескольких учеников потерял! Впрочем, так происходило каждый раз, как только мальчишкам разрешали выйти на подмостки вместе с девочками. Между прочим, после «Антигоны» кое-кто из них так и не сумел прийти в себя. Но я наверняка вспомнил бы вас – хотя бы по фамилии, если уж не по лицу.