Сэм положил письмо.

– Боже мой. – Джульет грызла большой палец, обдумывая услышанное; книга все еще лежала у нее на коленях. – И она не поехала в Канаду? Или поехала.

– Мы не знаем этого. Пока еще.

– Так был ли там ребенок? – Джульет посмотрела на Сэма и улыбнулась. – Может, ты их потомок, а?

– Боже мой, нет. – Он даже ужаснулся.

– Но ведь это не такая уж неприятная мысль, правда?

– Ну тогда мы оказались бы в двоюродном родстве, и, Джульет, это было бы вполне неправильно.

– Только вполне?

– Вполне в смысле абсолютно неправильно. Не сравнительно неправильно. Британцы используют это слово некорректно… Что тут смешного? – спросил он и, скрестив руки, прислонился к столу.

Джульет обхватила себя за плечи.

– Старая история. Ты бросил Джинни, потому что она была вполне умная. У нас потом была такая шутка.

– Джинни – о, твоя лучшая подруга Джинни, с которой ты не виделась двадцать лет! Она была гигантом мысли, это точно.

– Мы подумали, что ты назвал ее вполне умной в том смысле, что она сравнительно умная, не слишком.

– Она ведь получила высший балл по спецкурсу.

– Вот именно. Поэтому мы и решили, что ты высокомерный… – Она замолчала.

Сэм наклонился к ней, блестящие темные волосы упали ему на лоб.

– Так давай выясним все до конца. Ты двадцать лет носила в себе эту неприязнь ко мне, потому что не знала правильного значения слова «вполне»?

Он ласково засмеялся, и тогда Джульет тоже засмеялась. И потом чем больше она думала об этом, тем смешнее ей делалось. Они оба хохотали так, что Грэм, директор по привлечению финансирования, и Брайони, помощник админа, отодвинули свои кресла и встали, чтобы посмотреть, что происходит, а потом многозначительно кивнули друг другу и вернулись к работе.

– Боже мой, извини, – сказала потом Джульет. – Пожалуй, мне надо повидаться с Джинни и исправить наше нелепое заблуждение.

– Я думаю, что у нас с ней все равно бы ничего не получилось. Она была не очень симпатичной. Вот ты – другое дело.

– Я тоже была такой же.

– Нет, ты была симпатичной. Совсем юной. Мы все были юными. – Он улыбнулся. – Слушай, давай закроем вопрос с Далбитти, поскольку я правда не хочу, чтобы оставались какие-либо сомнения. Я не твой кузен, это точно. Как и у большинства североамериканцев, у каждого из моих родителей был толстый скоросшиватель с подробным рассказом о родне вплоть до каждой сумасшедшей тетки и о якобы интересных исторических событиях, например как моя бабка Симона обменялась рукопожатием с Жаном Кретьеном. Он был премьер-министром, – добавил он, когда Джульет не поняла, кто это. – Очень популярным в Канаде. О’кей. Ну еще я знаю отцовских родственников Хэмилтонов, потому что мы много слышим о них, а еще у меня хранится килт.

– У тебя есть килт? – удивилась Джульет.

– Есть, очень классный. Да, вот так. А семья матери эмигрировала в пятидесятые из Франции. Поверь мне, я бы знал, если бы у нас в роду был Люшес Далбитти.

– Те правительственные здания используются до сих пор?

– Ну, два из них сгорели в тридцатые. Но остался Грейт-Холл возле Парламента. Замечательное здание. Там проводятся разные мероприятия – я участвовал в одном из них, когда стал стипендиатом Родса. Язык классический, но очень чувствуются декоративно-прикладные мотивы «Артс & Крафтс», поэтому там чувствуешь себя как дома. Там сиденья по стенам, резьба по дереву, деревянные крючки, на которые можно повесить пальто. – Сэм улыбнулся. – Вот видишь, я упомянул про стипендию Родса, а ты не разозлилась. По-моему, это настоящий прорыв.

Джульет все еще смотрела на письмо, но тут подняла голову и улыбнулась:

– Да, это прорыв. Пожалуй, ты не такой уж и плохой.

– А я составил мнение о тебе много лет назад. – Он встал, и она не успела ему ответить. – Пожалуй, Кейт попросит, чтобы ты оставила письмо здесь, а книгу можешь взять на время, если хочешь. Ну что, посмотрим на «Сад утрат и надежд»?

Джульет обессилела, у нее кружилась голова. Казалось, Сэм понимал это и вел ее по лабиринту офисов в глубину музея. Они шли, опустив глаза, не глядя на коллег, и пришли в помещение, где выполнялись самые тщательные реставрационные работы картин и старинных рам. На двери был огромный запор с комбинацией цифр, рядом стоял мужчина в черной униформе. Джульет смерила его подозрительным взглядом. Может, это был тот самый высококвалифицированный вор, которого она боялась, и он собирался напасть на них?

– Это Олли, – сказал Сэм, открыв дверь. – Наш секьюрити.

– Ты нанял секьюрити?

Сэм закрыл дверь, и они остались вдвоем. Олли снова занял свой пост у двери.

За спиной Джульет гулко звучал добродушный голос Сэма:

– Джульет, ты представляешь, на какую сумму потянет эта картина, если попадет на аукцион?

Джульет нетерпеливо тряхнула головой:

– Конечно, представляю. Но пока я даже не могу думать об этом.

– Прости меня, – сказал он. – Но, на мой взгляд, тебе надо подумать.

Они стояли перед картиной. На ней не было ни рамы, ничего, просто два больших стекла, в которых Сэм увез ее через два дня после несчастья с Санди. Сверху на нее падал мягкий свет. Джульет глядела на двух детей. В этой картине не было той красоты, которая каждый раз поражала ее в работах Неда. Тут было мастерство, абсолютная уверенность, умение запечатлеть определенный момент времени. Живые краски, фигуры, фон. Зритель верил этой картине, верил безмятежному счастью изображенных на ней детей.

– Да, – проговорила она со вздохом и только тут заметила, что стояла, слегка прислонясь к Сэму, и тут же отошла. – Ох, мне так хочется оставить ее у себя. Повесить в комнате Неда над моей кроватью. Чтобы просыпаться и видеть ее каждое утро.

– Ты можешь это сделать.

– Могла бы. Но не сделаю.

– Пожалуйста, знай, что я помогу тебе, что бы ты ни решила. Только не поступи так, как твой прадед, или кем он там тебе был, и не вздумай ее сжечь.

– Кем он там мне был, – повторила с улыбкой Джульет. И вдруг замерла. – Он был…

– Что?

– Какая была дата на письме? – спросила она.

– На письме Мэри? О, февраль 1918 года. Кажется.

– О’кей. О’кей, – Джульет кивнула.

– Что такое?

– Просто у меня в голове крутятся какие-то догадки. Возможно, пустые. – Она бросила прощальный взгляд на картину, Олли запер за ними дверь, и они пошли к выходу. – В трубе лежала монетка в полпенни, когда домик сломался, – сказала она без всякой причины. – Она покатилась на пол. Я помню это. Кто-то бросил ее туда.