– Если ему верить, то да, – сказала Венди.

– Что ж, увлекательная история. Мне особенно понравилось про телепатию и воздействие мыслью на физические предметы. Похоже на то, что рассказывают старухи на своих посиделках – про кровавые дожди и чудодейственные свойства воды, скопившейся в старых пнях. Венди, разбуди мальчика. Поласковей. Что бы с ним ни произошло на самом деле, видно, что он здорово натерпелся. Но я хочу смотреть эту штуку вместе с ним.

Венди прошла через комнату и потрясла Люка за плечо. Сперва чуть-чуть, потом посильнее. Он забормотал, застонал и попытался откатиться от нее. Она взяла его за руку.

– Ну же, Люк, открой глаза и…

Он вскочил так резко, что Венди попятилась. Глаза у Люка были открыты, но ничего не видели, волосы стояли торчком, словно иглы дикобраза.

– Они что-то делают! Я видел бенгальский огонь!

– Чего это он? – спросил Джордж Баркетт.

– Люк, – начал Тим, – все хорошо, тебе просто присни…

– Убейте их! – заорал Люк, и в отделении для задержанных с грохотом захлопнулись двери всех четырех камер. – Уничтожьте гадов!

Бумаги стайкой перепуганных птиц взлетели со стола дежурного. Тим ощутил, как мимо него пронесся поток воздуха, достаточно сильный, чтобы взъерошить волосы. Венди тихонько вскрикнула. Шериф Джон поднялся на ноги.

Тим разок сильно встряхнул Люка:

– Проснись, Люк, проснись!

Порхавшие по комнате бумаге упали на пол. Все полицейские, включая шерифа Джона, смотрели на Люка, открыв рот.

Люк размахивал руками перед лицом.

– Прочь! – бормотал он. – Подите прочь!

– Хорошо, – сказал Тим и выпустил его плечо.

– Я не вам, я точкам. Штази-о… – Люк выдохнул и провел рукой по грязным волосам. – Все. Исчезли.

– Это ты сделал? – спросила Венди, указывая на разбросанные бумаги. – Ты правда это сделал?

– Что-то тут безусловно похозяйничало, – заметил Билл Уиклоу. Он смотрел на табельные часы ночного обходчика. – Стрелки крутились… как сумасшедшие… а теперь встали.

– Они что-то делают, – сказал Люк. – Мои друзья. Я это чувствую даже здесь. Как такое может быть? Господи, моя голова!

Эшворт подошел к нему и протянул руку. Тим отметил, что другая его рука лежит на рукояти пистолета в кобуре.

– Я шериф Эшворт, сынок. Пожмешь мне руку?

Люк пожал.

– Отлично. Хорошее начало. А теперь говори правду. Это все сейчас ты сделал?

– Не знаю, я или они, – ответил Люк. – Не знаю, как это могут быть они, на таком расстоянии, но сам бы я так не смог. В жизни ничего такого не вытворял.

– Ты у нас спец по подносам от пиццы. Пустым, – сказала Венди.

Люк слабо улыбнулся:

– Да. А вы видели огоньки? Кто-нибудь видел? Такие точки цветные.

– Я видел только порхающие бумаги, – объявил шериф Джон. – И слышал, как захлопнулись двери камер. Фрэнк, Джордж, подберите это все с пола, хорошо? Венди, дай мальчику аспирин. Мы посмотрим, что на этой маленькой компьютерной штучке.

Люк сказал:

– Сегодня вечером ваша мама говорила только про свои заколки. Она все время повторяла, что кто-то крадет ее заколки.

У шерифа Джона отвалилась челюсть:

– Как ты это узнал?

Люк мотнул головой:

– Без понятия. В смысле, даже не пытаюсь понять. Господи, хотел бы я знать, что они делают. И хотел бы я быть с ними.

Тэг сказал:

– Я вот думаю, может, он и не все выдумал.

– Я хочу посмотреть флешку. Немедленно, – произнес шериф Эшворт.

20

Первым делом они увидели старое кресло у стены, на которой висела старинная литография с изображением парусного корабля. Затем в кадре появилось женское лицо.

– Это она, – сказал Люк. – Морин, та женщина, которая помогла мне убежать.

«Запись идет? – спросила Морин. – Огонек горит, значит, наверное, и запись идет. Надеюсь. Потому что вряд ли я найду в себе силы сделать это дважды».

Ее лицо исчезло с экрана ноутбука, перед которым сидели полицейские. Тим испытал нечто сродни облегчению – так хотя бы не было ощущения, что женщину запихнули в аквариум.

Голос стал чуть тише, но остался различимым.

«Впрочем, если придется записывать снова, я запишу».

Она села в кресло и одернула на коленях подол юбки в цветочек. Сверху на ней была красная блузка. Люк, видевший Морин только в форме, подумал, что сочетание красивое, но даже яркие цвета не могут скрыть худобу ее осунувшегося лица.

– Прибавьте громкость, – сказал Фрэнк Поттер. – Ей надо было микрофон на одежду прицепить.

Морин произнесла что-то еще. Тэг отмотал назад, увеличил громкость и снова пустил запись. Морин вернулась в кресло и снова одернула подол юбки. Потом заговорила прямо в камеру.

«Люк?»

От неожиданности он чуть не ответил, однако она продолжила без паузы, и следующие ее слова вонзились ему в сердце ледяным ножом. Хотя на самом деле он знал. Так же, как без всякой «Стар трибьюн» знал о своих родителях.

«Если ты это смотришь, значит, ты выбрался, а меня уже нет в живых».

Помощник шерифа по фамилии Поттер сказал что-то другому по фамилии Фарадей. Люк их не слушал. Он полностью сосредоточился на женщине, которая была его единственным взрослым другом в Институте.

«Я не стану рассказывать всю историю моей жизни, – продолжала мертвая женщина в кресле. – Времени не хватит, да оно и к лучшему, потому что мне стыдно почти за все. Только за сына не стыдно. Я горжусь тем, каким он вырос. Он будет учиться в университете и никогда не узнает, что деньги прислала я. Так правильно, и так должно быть, раз уж я его бросила. Без твоей помощи, Люк, я лишилась бы этих денег и своего шанса загладить вину перед сыном. Теперь я попытаюсь загладить вину перед тобой».

Она на миг умолкла, очевидно, собираясь с духом.

«Про одно я все-таки расскажу, потому что это важно. Я была в Ираке во время Второй войны в Персидском заливе и была в Афганистане, и я участвовала в том, что называют допросами с пристрастием».

Для Люка ее спокойная, правильная речь – без эканья и меканья, без «ну» и «это» – стала неожиданностью. Ему сделалось грустно и даже немножко неловко. Морин казалась гораздо умнее, чем во время их разговоров возле машины для льда. Она нарочно разыгрывала дурочку? Возможно. А скорее всего он просто видел женщину в коричневой форме экономки и воспринимал ее как обслугу.

То есть человека низшего сорта, подумал Люк и сообразил, что слово «неловко» слишком слабо для описания его чувств. На самом деле ему было стыдно.