Праздник Святого Мирина, сентябрь 1298 года

Стоя между двумя зубцами стены, Изабелла смотрела вниз, на сидящих там всадников, а ворон кружил в серо-синем небе, как неспешное распятье. Когда он отхаркнул свой клич, всадник в центре поднял глаза, и даже с такой высоты она разглядела рыжее золото его бороды и волос. Узнав его, она искоса поглядела на Куцехвостого Хоба.

— Ты был прав, Хоб, — сказала.

— Не я, государыня. Сэр Хэл послал меня предупредить вас, что сие может стрястись. Он и остальные в бегах, прячутся с Уоллесом.

Куцехвостый говорил об этом как о деле обыденном, но Изабелла знала, что постоянное бегство и игра в прятки, о которых он говорит, означают уйму страданий, страха, крови и лишений. И тот факт, что Хоб исхитрился незаметно проскользнуть с весточкой до самого Хердманстона, — отнюдь не единственное чудо.

Человек с золотисто-рыжей головой внизу помахал рукой.

— Отсюдова я могу стрельнуть прямиком в зеницу его ока, — пробормотал Вулл Бранник, накладывая стрелу на охотничий лук, получив в ответ уничтожительный взгляд Куцехвостого Хоба.

— Где там! Ты не попал бы в задницу быку с пяти шагов, коли ясно зрел бы, Вулл Бранник. А ты ясно не зрел на длину собственной руки почитай уж сколько лет.

— Спуститесь и скажите сэру Джону Комину, что он может подойти к бране, — распорядилась Изабелла. — А после сопроводите его в залу.

Мрачно насупившись на обоих, Вулл снял стрелу с тетивы.

— А, чего там, стоит ли труждаться, — горько посетовал он, ковыляя к винтовой лестнице. — Открывайте брану ворогу, пущай спалит тут все дотла, ибо не осталося никакого почтения к сиротам навроде меня, наипоследнего чада из выводка бедной вдовы…

На его воркотню не обращали внимания, потому что долгие заунывные сетования всегда тянулись за ним, как сырой серый дым.

Услышав приглашение, Рыжий Комин спешился, отдал меч ближайшему из своей свиты, улыбнувшись в ответ на предостережения и тревогу. Прошел вверх по крутому, мощенному булыжником подъему, по дощатому мостику и в короткую арку ворот с поднятой железной решеткой. В нос ему ударил запах древесного дыма и свежеиспеченного хлеба, борющийся с головокружительным ароматом ракитника.

Оказавшись во мраке небольшой залы, он ненадолго ослеп и сделал пару вдохов, чтобы приспособиться, прежде чем последовать за шаркающим старым слугой туда, где на высоком стуле восседала государыня в тщательно, по-монашески уложенном постно-сером и снежном барбетте[87], а жаровня с рдеющими углями и только что зажженные канделябры отражались в травяной зелени ее невероятно ярких глаз.

Но ее волосы и кожа еще не просохли после недавнего мытья, кольца великоваты для пальцев руки, которую он поцеловал, сразу заметив, что она похудела, а следы бессонницы на лице поведали ему многое.

— Графиня, — произнес Комин с официальным поклоном.

— Мой государь.

Голос звучал ровно, даже музыкально, но напряжение в нем было очевидно, и Рыжего Комина внезапно охватила досада на все это предприятие; у него и своих забот хватает, чтобы еще и играть роль стряпчего для своего родственника графа Бьюкенского и его блудной жены.

— Мне сказывали, ваш отец не совсем здоров.

Заботливый вопрос выбил его из колеи, но он опомнился стремительно, как рыжий лис.

— Его темперамент стал непомерно холерическим, — заявил Комин, весьма тускло описав паралич, разбивший одну половину тела государя Баденохского и заменивший его умение изъясняться струйкой слюны, стекающей из одного уголка рта. Народ поговаривает, его наконец удушил его же собственный норов, заслуживший ему прозвище Черного Джона, но сын-то знал, что это не так, и сдавленным голосом с горечью проронил: — Заключение в Тауэре его доконало.

— Значит, ему повезло, — ровным тоном отозвалась Изабелла, — поскольку большинство отправленных в Тауэр живыми оттуда вообще не вышли.

Комин понимал, что она его дразнит, но держал себя в узде, просто кивнув на человека, стоявшего рядом с ней.

— Мне этот ваш человек неведом, — шепеляво сказал он по-французски, — но, зная, кто он, я уверен, что вам поведали, какие события повлекли меня сюда.

— Его зовут Хобом, — ответила Изабелла, чувствуя, что Куцехвостый поднял голову при звуке своего имени — единственное, что он понял. И намеренно перешла на английский, чтобы он не оставался в стороне. — Макдафф погиб, как поведал мне Хоб, — промолвила она, чувствуя, как вороний клекот этих слов подирает морозом по коже, хоть она и недолюбливала этого человека.

— Отважно, — отозвался Рыжий Комин, тоже по-английски, — вместе с другими. Уоллес бежал и отрекся от своего Хранительства. Свет державы назначил новых Хранителей.

Все, что осталось от дворянства, не поползшего на брюхе к стопам Эдуарда, подумала она. Однако от его интонации у нее на миг перехватило дыхание.

— Вас?

Комин подтвердил это легким надменным кивком, и до Изабеллы наконец дошло, какой долг привел его сюда. Значит, не только гордыня графа Бьюкенского…

— Второй — граф Каррикский, — провозгласил Комин, и она едва удержалась, чтобы не рассмеяться вслух, но от его внимания не ускользнуло, как Изабелла, тараща глаза, кусает губы с курьезным выражением. — Истинно, — признал он. — Брюс да я. Несовместные звери в одной упряжке, допускаю, но того требует королевство.

— Действительно, — негромко проронила Изабелла. — Чему же Хердманстон обязан честью вашего присутствия здесь?

Его все больше раздражало, что она помпезно восседает там, будто государыня этого смехотворного поместья, и говорит от имени отсутствующего государя Хердманстонского в качестве его жены.

— Вам прекрасно ведомо, — лаконично ответил Комин. — Я здесь, дабы вернуть вас в попечение вашего мужа графа.

— Другие уже пытались, — с горечью парировала Изабелла. — Означенный решил, что лучше всего силой. Не таковы ли ваши инструкции от моего мужа?

— Коли понадобится, — ответил он напрямую, чуть надвигаясь своим коротким бочкообразным телом на ее миниатюрное, и Изабелла ощутила, как Куцехвостый ощетинился, как гончий пес.

— Титул государя Файфского переходит к вашему меньшому брату, ныне удерживаемому англичанами, и посему Файф возвращается Короне, государыня, — холодно отчеканил он. — В отсутствие короля таковой передается Хранителям — а именно мне и графу Каррикскому. Ваше присутствие при графе Бьюкенском ныне желательно не столько по причинам его страсти, сколько по соображениям чести, достоинства и положения Коминов. Я здесь в качестве Хранителя Шотландии, дабы донести до вас необходимость в таковом. Вам также следует знать, что государь мой граф желает, дабы пузыря Хэла Хердманстонского макнули в хляби вод.