Позднее, в 1989 году, Зонтаг описывала, как злилась на то, что сложившаяся вокруг рака стигма делало это заболевание в ее глазах еще более страшным. «Что меня больше всего возмущало и отвлекало от моего собственного ужаса и отчаяния от мрачных прогнозов докторов, это то, что репутация болезни добавляла страданий тем, кто от нее страдал»[931]. Эта репутация была по-своему схожа с метафорой, превращая явление в то, чем оно не являлось. В случае с раком была неуместная моральная оценка, использовавшая химическое и психологическое состояние больных в виде дополнительного повода для критики.

Эти критика и мнения приводили к тому, что зачастую «пациентов избегали родственники и друзья, и они подвергались остракизму со стороны членов семьи, – писала она. – Рак выливался в скандал, который ставил под удар семейную жизнь, шансы продвижения по службе и даже мог грозить увольнением»[932]. Пациентам часто не говорили правду по поводу их состояния, предполагалось, что эта болезнь возникала у морально и психологически нестойких. Это было «заболевание людей с недостаточной страстью, которое поражало тех, кто подавляет свою сексуальность и спонтанность, сдерживает себя и не способен выказать чувство гнева». Секс – «то, что называется свободной сексуальной жизнью, по мнению некоторых, помогает избежать рака» – является таким же важным, как и злость: «Существуют люди, не терпящие рак, такие, как Норман Мейлер, который недавно объяснил, что если бы не пырнул ножом свою жену (и не действовал, «побужденный сонмом плохих чувств»), то заболел бы раком и «сам бы умер в течение нескольких лет»[933].

Подобные метафоры «мешают людям своевременно обращаться за медицинской помощью или прикладывать максимум усилий для получения компетентной медпомощи. Я убеждена в том, что метафоры и мифы убивают людей. (Например, из-за них люди боятся таких эффективных мер лечения, как химиотерапия, и вместо этого надеются на совершенно бесполезные процедуры, такие, как диету и психотерапию.) Больным и тем, кто за ними ухаживает, я хотела дать инструмент, помогающий нейтрализовать эти метафоры и бороться со сдерживающими их факторами. Я надеялась убедить испуганных людей в необходимости обратиться к врачу или поменять доктора на более знающего и компетентного, который назначит им необходимое лечение. Хотела убедить людей в том, что рак – это всего лишь заболевание, серьезное, но лишь заболевание. Без какого-либо «подсмысла». И совершенно не обязательно, что это смертный приговор (есть такое неправильное мнение о том, что рак = смерть)»[934].

Вокруг этой болезни веками складывались разные мифы. Гелен в Древней Греции считал, что этому заболеванию в большей степени подвержены «меланхоличные женщины», – писала Зонтаг. Сьюзен никогда бы не написала свою книгу, если бы в мире не существовало последователей этих идей. В преставлении многих людей «современный больной раком» был «ненавидящим самого себя, жалким и бесчувственным существом»[935]. Получалось, как писала она, что пациент «был болен не просто смертельным, но и постыдным заболеванием»[936].

В современной интерпретации эта мифология началась не от Галена, от Фрейда. В науке XIX века было достаточно подобных идей, с которыми она боролась. До того как Фрейд создал позитивистскую формулу, согласно которой «умственное основано на органическом», заболевание считалось «инородным телом, каким-то способом проникнувшим в тело пациента». Как писала молодая Зонтаг в «Уме моралиста», «общий тезис Фрейда о том, что болезнь надо рассматривать исторически», являлось серьезным отходом от «анатомических, физических и химических факторов», которые считались первостепенными во время изучения самим Фрейдом медицины.

Точно так же как и прочие идеи Фрейда, его мысли дорабатывали и видоизменяли многие другие, включая радикального психоаналитика Вильгельма Райха, который развил детективные метафоры отца психоанализа в такие области, в которые он сам никогда не отваживался заходить. Райх даже развернул эти идеи против самого Фрейда. Зонтаг писала:

«Фрейд «был прекрасен… когда говорил», – вспоминал Райх. «И болезнь ударила его именно туда. Прямо в рот. Там у него начался рак».

На протяжении определенного периода времени Зонтаг крайне интересовалась личностью и творчеством Райха. В эссе «Болезнь как метафора» она писала о том, что благодаря Райху рак ассоциируют с сексуальным и эмоциональным подавлением[937]. «Нет ничего более карательного, как придание смысла болезни»[938], – писала она. Рак был всего лишь заболеванием, у которого не было никакого смысла.

В свете этого извращенного символизма писатель обретал новую роль. «Не передавать смысл, что является традиционным делом литературы, а отнимать смысл, применять донкихотскую, крайне полемическую стратегию «против интерпретации» на этот раз относительно реального мира»[939]. Так она писала в опубликованном в 1989 году эссе «СПИД и его метафоры», продолжении «Болезнь как метафора». Она видела, как метафоры деморализуют и убивают пациентов, заставляя их ощущать «стыд и отвращение к своему заболеванию». Они оказались в «лапах фантазий о своем заболевании, по поводу которых у меня не было никаких иллюзий»[940].

Раковых больных утешало представление о твердых научных причинах своего заболевания. Камера фиксирует и изменяет одновременно, и наблюдения Зонтаг начали менять стереотипы восприятия болезни. Частично благодаря Зонтаг рак стали воспринимать как еще одно заболевание. Невозможно сделать рак менее неприятным и менее болезненным, но, избавившись от ненужных метафор, Зонтаг помогла избавиться от дополнительного и бессмысленного психологического страдания пациентов. Из всех скрытых автопортретов из дневников Зонтаг самым пронзительным и самым откровенным является портрет, который можно составить о ней по дневникам, написанным во время болезни.

Она описала предрассудки, окружавшие болезнь. Цитировала своего детского героя Томаса Манна («Симптомы заболевания являются скрытыми проявлениями силы любви, и все болезни есть измененная любовь»), Андре Жида, герой которого заболевает туберкулезом, «потому что он подавлял свою сексуальную природу»[941]. Цитировала современного нью-йоркского психолога, писавшего о «базовых эмоциональных чувствах ракового больного». У больных было «детство или юношество, во время которых они чувствовали себя изолированными», после чего у них появилось «убеждение в том, что в жизни нет никакой надежды»[942]. Она цитировала сделанное в XIX веке описание ракового больного, как человека, живущего «сидячей жизнью, занимающегося изысканиями и изучениями, склонного к переживаниям и волнениям, амбициозного, часто испытывающего порывы злости и чувство горя». В Англии времен Ренессанса, писала она, люди верили в то, что «счастливый человек никогда не заразится чумой»[943].