Карабкаясь по склону Велки — Бланика, я прикидывал, как повел бы себя, оказавшись тут в X веке в роли воина в полном боевом облачении. Комплект средневековых вооружений, как известно, мог «потянуть» с четверть центнера, и размахивать мечом, перепрыгивая через узловатые сосновые корни и угловатые валуны на косогоре, было бы ох как нелегко. Точка предполагаемого выхода святовацлавского войска на поверхность представляет собой причудливое скальное образование посередине буйного леса, с глубокими прорезями в каменных глыбах. Двери в подземелье мы так и не обнаружили, хотя исследовали базальтовый массив со всех сторон, даже сверху; полагаю, в момент возникновения смертельной для Чехии опасности временной тоннель откроется сам собой.

Последняя станция перед штурмом чешского Эвереста расположена в поселке Лунёвице-под-Бланикем, существующем словно специально для того, чтобы было где заправиться пивом местного розлива и осенить себя крестом у посвященной спящим рыцарям часовни. Гору венчает видная издалека деревянная смотровая башня с чудовищно неудобными ступенями, построена она по чертежам гуситской сторожевой, в годы нацистской оккупации. Таким образом и формируется популярное представление о национальном прошлом, разные эпохи соединены в один беспрерывный героический подвиг: между дружинниками князя Вацлава и таборитами Яна Жижки лежит примерно такая же временна́я дистанция, как между таборитами и нами, но на Бланике все эти храбрые солдаты готовы еще раз вместе пасть за родину. Разглядывая со смотровой площадки чешские просторы, я не случайно вспомнил свою давнюю поездку в придунайский город Измаил. В 1790 году эту крепость, как известно, отвоевал у османов жестокий полководец Александр Суворов, а диораму, посвященную славной победе русской армии, торопились открыть не где-нибудь, а в бывшей мечети в 1970-е годы, к 30-летию победы советского народа в Великой Отечественной войне. Таковы универсальные законы исторической памяти, Чехия тут вовсе не одинока.

Аллегории двуглавого зла, часть композиции памятника Франтишеку Палацкому (1902–1912). Скульптор Станислав Сухарда. На заднем плане — часы на здании офисного центра на улице На Морани

Прага, caput regni («голова королевства»), по вполне объяснимым метафизическим причинам находится на полпути между Ржипом и Блаником, строго посередине чешской духовно-огненной дуги. С некоторым упрощением можно сказать: ключевые события национальной истории разыгрывались именно на этой холмистой-рекастой местности, в последние десятилетия административно обозначенной как Среднечешский край (Ржип расположен сразу за его северным обрезом). Теперь-то Прага естественным образом словно гигантский пылесос стягивает на себя интеллектуальные и экономические ресурсы со всей страны, образуя по периметру некоторый цивилизационный вакуум. Современные летописи многих среднечешских городов и местечек не просто так включают в себя байки об упущенном в седые времена счастливом шансе перехватить у Праги инициативу. Удача этих городков заключалась в том, чтобы оказаться на перекрестке торговых маршрутов, водных или сухопутных, в идеале на каком-нибудь «янтарном» или «соляном» пути из варяг в греки или из немцев в итальянцы. В Раковнике и Мельнике, в Подебрадах и Нимбурке, в Бенешове и Бероуне (от Verona, между прочим) как раз об этом вам и расскажут. Многое зависело от того, попадал ли город в зону боевых действий гуситских или Тридцатилетней войн, от того, сколько раз его сжигали и грабили, располагалась ли в нем епископская или, еще лучше, архиепископская кафедра. В XIX и XX столетиях возможностей не пропасть добавляла тяжелая индустрия или какая-нибудь отрасль экономики с окончанием на «-строение»: известно, что Млада-Болеслав поднялся на автомобилях, Кладно на металлургии, Колин на вагонах и станках.

Теперь, когда в моду вошли джентрификация и новый урбанизм, промзоны считаются обузой, столица страны продолжает расширяться и разрастаться, поэтому в Среднечешском крае счастливыми должны считать себя те города, которые до сих пор не называют обобщенно «Прага-Восток» или «Прага-Запад». Нет ведь уже самостоятельных Збраслава, Радотина, Гостиваржа, под сильным давлением Розтоки и Есенице, под угрозой Черношице и Ржичаны. Некоторые из этих городков, небось, мечтали когда-то о столичной славе, но через десятилетие или два, боюсь, им суждено превратиться в Прагу-35 или Прагу-44. Напомню, что и мой чудесный Жижков (ныне Прага-3) столетие назад был городом. Вся центральная Чехия при этом — пятачок площадью едва с четверть Подмосковья, но одновременно самая просторная и самая густонаселенная административная единица республики. Прагу не минула субурбанизация, процесс перетекания столичных жителей в пригороды, так что пражан становится все меньше, а подпражан все больше.

Чехии, по моим наблюдениям, вполне достаточно одного мегаполиса, тем более такого качественного, как Прага. У Среднечешского края, взявшего столицу в полное окружение, нет своего центра, гетман-начальник сидит на Зборовской улице, в самом что ни на есть столичном ядре, а у Праги с 1960 года нет «своей» области, по крайней мере формально. Но Прага, правду сказать, не только отнимает, но и отдает: музеев, экспозиций и всего такого у нее предостаточно, поэтому культурное достояние республики постепенно децентрализуется, диффузируется как раз в Среднечешский край, на карте напоминающий очертаниями бублик (чехи бы сказали — bagel).

В путешествии по пражской периферии легко открываются многие интимные достоинства тесной страны с глубокими историческими корнями. Чехия — территория каменного, а не деревянного зодчества, с тысячелетним опытом городского, а не только сельского устройства. Кто-то из видных ученых писал о том, что средние века сформировали в Европе лишь две по-настоящему развитые городские цивилизации — итальянскую и немецкую. Наверное, с этим могли бы поспорить англичане либо французы, но я не намереваюсь. По крайней мере, не вызывает сомнений то обстоятельство, что Чехия, туго входившая в орбиту германского мира, в полной мере приняла его социальную структуру и выработанные в нем навыки урбанизма (или, вернее говоря, эти навыки вырабатывались вместе): похожая роль замка и монастыря в устройстве города, идентичные природа и формы политического самоуправления, такие же торговое делопроизводство, цеховые вольности, купеческие привилегии, идентичная трудовая этика ремесленников и лекарей, одинаковая организация повседневной жизни. Все это формировалось и накапливалось веками, эта печать лежит на коллективном чешском характере; отсюда же происходят и типологические различия с братьями-славянами с востока; потому и живем мы в России и Чехии, и к окружающему миру относимся немного (а иногда совсем) по-разному.

Башня собора Святых Петра и Павла. Вид с Замковой улицы, Мельник