Она тоже выглядит знакомой.

– Твоя мать, – говорит она Байру, и он кивает.

– Можешь называть меня Аурелией, – обращается к ней женщина, ставя поднос в изножье кровати и наливая горячий чай в треснутую чашку. Она предлагает его Дафне, которая делает небольшой глоток – горько, но вполне терпимо – и оглядывает женщину. Клиона сказала, что Аурелия была величайшей эмпиреей, о которой она когда-либо слышала, но эта женщина больше всего напоминает Дафне ее няню из детства.

– Я уверена, что ты чувствуешь себя так, словно умерла, – продолжает Аурелия.

– Но это не так. В смысле, я не мертва. Полагаю, я должна вас за это поблагодарить. С Клионой все в порядке? Ее плечо…

– Она в порядке, – говорит Байр. – Она вернулась во дворец, чтобы рассказать моему отцу, что случилось, что мы в безопасности.

Дафна медленно кивает и делает еще глоток чая. Она вспоминает события в лесу, как Байр не усомнился ни в умении Клионы обращаться с кинжалом, ни в ее собственном. Как он проявил себя лучше, чем она ожидала. Она вспоминает еще больше, вспоминает безоговорочное доверие к нему Клионы, и это притом, что ее отец хочет свергнуть его отца. О возмущении Байра своим новым положением.

– Как давно ты присоединился к повстанцам? – спрашивает она его.

Байра, в свою очередь, этот вопрос не удивляет. Он выдерживает ее взгляд, и его серебряные глаза смотрят прямо на нее.

– Должно быть, лет пять прошло? – вспоминает он, глядя на мать в поисках подтверждения.

– Примерно так. Тебе было двенадцать.

Хмурясь, Байр кивает.

– Однажды днем, когда я был в лесу, ко мне подошла странная женщина, – говорит он. – Она утверждала, что является моей матерью.

Аурелия качает головой.

– Сначала он мне не поверил, но, как ты заметила, сходство невероятное.

– Но почему? – спрашивает Дафна Аурелию. – Из того, что я слышала, это вы посадили Варфоломея на трон и хотели объединить Фрив. Зачем вам проходить через все это, а теперь помогать восстанию?

Аурелия и Байр обмениваются взглядами, но отвечает только Байр.

– Она читает звезды.

– И? – спрашивает Дафна. – Все эмпиреи читают звезды.

– Не так, как я. Мне никогда не приходилось учиться этому или тренировать свой дар. Звезды говорили со мной всю мою жизнь, рассказывая истории о грядущем. Долгое время это были войны, кровопролитие и смерть, много смертей. Я устала от этого и была молода и достаточно глупа, чтобы поверить, что могу это остановить.

– Но вы это сделали, – отмечает Дафна. – Во Фриве почти два десятилетия не было войн.

– Это так, – соглашается Аурелия. – Но я поняла, что отсутствие войны не означает мира. Звезды все еще рассказывают мне историю войны, принцесса, но теперь я достаточно мудра, чтобы знать, что война никогда не умирает, она только спит.

Есть еще кое-что, о чем Аурелия не говорит, Дафна в этом уверена, но Байр, кажется, достаточно легко принял ее доводы, поэтому Дафна молчит. Пока.

Она думает о планах своей матери относительно Фрива, о том, как она хочет втянуть их в войну с Селларией, которой никто не желает, о множестве людей, которым придется умереть за чужую страну. Она не может сердиться на Байра за то, что тот хранит секреты, потому что ее собственные секреты намного хуже. Если он узнает о ней правду, то никогда ей этого не простит. Внезапно она понимает, почему ее сестры пошли против матери. Она не может согласиться с их решением, но понимает его.

– Война просыпается, – продолжает Аурелия. – Я поняла это какое-то время назад. Поэтому, когда лорд Панлингтон пришел ко мне и попросил моей помощи, я дала ее ему, и с тех пор мы работаем вместе.

– Но почему присоединился ты? – спрашивает Дафна Байра. – Пошел против твоего отца и Киллиана?

Байр вздрагивает и смотрит в сторону.

– Я верил, что смогу убедить Киллиана, – признается он. – Я все еще думаю, что мог бы, если бы у меня было больше времени. Что касается моего отца… Я люблю его. Но можно любить кого-то и при этом с ним не соглашаться.

Дафна обдумывает это, откидываясь на подушки.

– Ты, должно быть, был в ужасе. Когда твой отец назвал тебя своим наследником.

Нахмурив брови, Аурелия переводит взгляд с Дафны на Байра.

– Я уверена, ты голодна, – говорит она Дафне. – Я согрею тебе супа.

Когда она выскальзывает из комнаты и закрывает за собой дверь, Байр глубоко вздыхает.

– Я хотел подождать, – признается он. – Как только унаследовал трон, я мог отказаться от него. Это был бы легкий конец, но лорд Панлингтон, моя мать – на самом деле все – не согласились. Так что, когда меня назвали наследником, ничего не изменилось. Я знал, что все равно никогда не надену эту корону. Единственное, что изменилось, – это ты.

На мгновение он делает паузу, и часть Дафны хочет, чтобы эта пауза длилась вечно, потому что она знает, к чему все идет. И пусть это именно то, чего хочет ее мать – и она сама, – им нельзя продолжать идти по этой дороге, потому что это повредит им обоим.

– Когда тебя отравили и ты приходила в себя, то кое-что сказала, – медленно говорит он.

Дафна кивает, сжимая губы в тонкую линию.

– Мои воспоминания немного размыты. Но я помню, что ты тоже кое-что говорил.

– Дафна, – мягко говорит он, но все же это предупреждение.

Она внезапно понимает, кто она на самом деле. Не девушка, не принцесса, не шпионка или предательница. Она – яд, сваренный, дистиллированный и ферментированный в течение шестнадцати лет, созданный ее матерью, чтобы нести разрушение всему, к кому она прикасается. В конце концов, яд – это женское оружие, и вот она, оружие женщины.

И Байр видит это, может быть, всегда видел, с той секунды, как помог ей выйти из той кареты на границе Фрива. Он назвал ее молнией, и это было до того, как она ударила ножом одного человека и выстрелила во второго, но, возможно, какая-то часть его всегда знала, на что она способна.

Она пытается вырвать свою руку из его руки, но, к ее неожиданности, он обхватывает своими ладонями ее лицо. А потом он целует ее, и она целует его в ответ.

Это не первый ее поцелуй. Когда ей с сестрами было пятнадцать, мать бросила им вызов, чтобы посмотреть, кто сможет в течение месяца поцеловать больше мальчиков при дворе. Беатрис, конечно, выиграла, поцеловав пятерых, а Софрония слишком нервничала, чтобы поцеловать хотя бы одного, но Дафна справилась неплохо: у нее было три. Их мать называла это практикой, подготовкой к неизбежному.

Сейчас эта мысль кажется нелепой, потому что ничто не могло ее к этому подготовить. Дафна полагает, что это совсем не похоже на те тренировочные поцелуи, которые ощущались неловкими и неуклюжими, хоть и достаточно приятными. Поцелуй Байра не кажется неловким или неуклюжим, а «достаточно приятным» – это совсем не то слово, которым она бы его описала. Это поцелуй, который угрожает поглотить ее, поцелуй, который кажется ей столь же необходимым, как кислород. Но, каким бы голодным и отчаянным он ни был, нежное прикосновение руки Байра к ее щеке и его рука вокруг ее талии заставляют ее чувствовать себя в безопасности, чувствовать себя ценной и, возможно, даже любимой.