Она подошла к дому по проулку со стороны набережной и открыла дверь со двора. В доме было тихо. Перед камином на решетке стояли накрытые тарелками миски с молоком и хлебом для нее и Филиппа – их обычный ужин. Нэнси легла спать, Фиби дремала на кухне. Филипп все еще работал на складе – сортировал товар и производил его переучет вдвоем с Кулсоном, так как Эстер уже ушла домой, к матери.

Памятуя о том, как они с мужем расстались, Сильвия не горела желанием отыскать Филиппа. Теперь, сидя в четырех стенах, она с новой силой ощутила всю унылость своего существования, о которой на время позабыла во время прогулки, вылившейся в интересное волнующее приключение.

Однако она была голодна, молода и утомлена. Сильвия взяла свою миску и села ужинать. Наверху заплакала малышка. Сильвия побежала к ней, покормила. Когда девочка заснула, она пошла проведать маму, привлеченная странным шумом, доносившимся из ее комнаты.

Миссис Робсон не спала. Ей нездоровилось, она металась на кровати, переживая из-за того, что Филипп в гневе выразил свое недовольство ее дочерью. Сильвия поняла, что нельзя оставлять маму на ночь одну. Она выскользнула из комнаты и быстро спустилась вниз. Филипп, изнуренный и осунувшийся, уже вернулся со склада и теперь сидел и ужинал без особого аппетита. Она сообщила ему, что намерена провести ночь с мамой.

Он выразил свое согласие в немногословной форме и с таким безучастным видом, как ей показалось, что она не стала рассказывать ему о том, что делала и видела тем вечером, и даже не сочла нужным поделиться с ним подробностями о состоянии матери.

Как только Сильвия покинула комнату, Филипп отодвинул от себя недоеденный хлеб с молоком и уткнулся лицом в сложенные на столе руки. Свеча шипела и чадила, фитиль удлинился, почернел, утонул в расплавленном воске. Филипп ничего этого не замечал, равно как не обратил внимания на то, что огонь в камине постепенно зачах и погас.

Миссис Робсон маялась всю ночь. Тревожные мысли осаждали и будоражили ее мозг, она находилась на грани сна и бодрствования, бредила и беспокойно металась на кровати.

Сильвия прилегла рядом с ней, но заснуть не могла и в результате перебралась в мягкое кресло у постели матери, где, сама того не желая, все-таки задремала. И ей приснился минувший вечер, в ушах звучали рев и беснование грозных волн; сквозь грохот к ней прорывались чьи-то слова, но она, как ни напрягала слух, не могла разобрать хриплый шепот, сообщавший ей, она была убеждена, что-то очень важное.

Это сновидение, загадочная невнятная речь снова и снова грезились ей, стоило ей на время провалиться в забытье, и ее так мучило, что она не способна расслышать слова, что она в конце концов села прямо, решив больше не смыкать глаз. Мать, вероятно, никак не могла забыть упреки Филиппа в адрес дочери и в полубессознательном состоянии твердила:

– Сильви, если ты не будешь ему хорошей женой, это разобьет мое сердце. Женщина должна повиноваться мужу, а не своевольничать. Я никогда шагу из дома не делала без разрешения отца.

А потом она жалобно заплакала и что-то бессвязно забормотала. Утешая мать, Сильвия взяла ее за руку и пообещала никогда не покидать дом, не спросив на то соизволения мужа, хотя, давая слово, она понимала, что в угоду матери отказывается от своей последней радости, ведь Филипп всегда будет против ее бесцельных прогулок, которые напоминали ей о ее прежней вольной жизни.

Сильвия готова была на все, лишь бы мама не страдала. Однако уже сегодняшним утром, которое только-только занималось, ей, возможно, предстояло нарушить данное слово, если муж не отпустит ее из дома по одному совершенно безобидному делу.

По опыту она знала, что маму ее ничто так не успокаивает, как настой мелиссы лимонной. Возможно, это растение и впрямь обладало седативным воздействием, или же Белл просто верила в его чудодейственные свойства и часто употребляла, но оно всегда приносило ей облегчение. И в тревожные ночные часы миссис Робсон несколько раз просила напоить ее отваром из мелиссы, но у Сильвии закончились запасы листьев, что она насушила в минувшем году. Однако она знала, что мелисса растет в укромном уголке сада на ферме Хейтерсбэнк. И знала, что сейчас там никто не живет: люди, заселившиеся вместо них, некоторое время назад уехали (у них кто-то умер). И, сидя в темноте, она составила план: если с наступлением рассвета удастся ненадолго оставить маму, она покормит ребенка, сбегает в старый сад и насобирает побеги, которые, Сильвия не сомневалась, она там уже найдет.

Оставалось спросить соизволения у Филиппа. Прикладывая малышку к груди, она томилась безысходностью, жалея, что не свободна от своих обязанностей, от уз брака. Но от прикосновения крошечных пальчиков, давления маленького ротика она расслабилась, смягчилась, примирилась с судьбой. Отдав дочку Нэнси, чтобы та ее одела, Сильвия осторожно отворила дверь спальни мужа.

– Филипп! – тихо окликнула она. – Филипп!

Он очнулся от грез – от грез о ней, сердитой. Увидел, что она стоит перед ним, бледная после бессонной, неспокойной ночи, и смотрит на него кротко, с мольбой во взоре.

– Мама так мучилась всю ночь! Думает, что отвар из мелиссы ей помог бы, ей это всегда помогало. А у меня сушеная мелисса кончилась, а в Хейтерсбэнке в старом саду ее наверняка можно нарвать. Папа специально для мамы там посадил кустики, возле старой бузины. Листики на них всегда рано распускаются. Если ты не возражаешь, я бы сбегала туда, пока она спит. Я за час обернусь, а еще даже семи нет.

– Сильви, не утруждай себя, – переполошился Филипп. – Я сейчас встану и сам схожу, хотя… – продолжал он, заметив, как омрачилось ее лицо, – лучше ты иди. Я только боюсь, чтобы ты не устала.

– Я не устану, – заверила мужа Сильвия. – До замужества перед завтраком я еще дальше в поля бегала, коров выгоняла на пастбище.

– Что ж, иди, если нужно, – отпустил ее Филипп. – Только поешь сначала и не торопись, спешки никакой нет.

Не дослушав его, она схватила капор с платком – и бегом из дома.

В этот ранний час Главная улица была почти безлюдна. Одну ее сторону полностью укрывала прохладная утренняя тень, которая лежала на тротуаре и наползала на дома, так что лишь самые верхние этажи были тронуты лучами розового солнца. Сильвия выбрала самый короткий путь, какой знала: вверх по дороге, что тянулась по склону холма, через проем в каменной стене и дальше по росистым полям.

После свадьбы она лишь раз была в Хейтерсбэнке. И тогда ферма показалась ей непривычно чужой, незнакомой: перед распахнутыми дверями забавлялись дети; их игрушки и одежда валялись по всей столовой, отчего комната выглядела неопрятной, хаотичной и больше походила на кухню семейства Корни в прежние времена, нежели на упорядоченное, аккуратное жилище ее матери. Те малыши теперь росли без отца, а наглухо запертый дом ждал новых арендаторов. Ставней не было, вытянутое вширь низкое окно сверкало в лучах утреннего солнца. Двери дома и коровника были закрыты; домашняя птица не гуляла по полю, выклевывая зерна пшеницы и червей. Ферму окутывала непривычная неестественная тишина, и это поразило и взволновало Сильвию. Лишь из старого сада в лощине доносились посвист и щекот невидимого дрозда, нескончаемо выводившего пронзительную мелодию.