Сильвия неторопливо миновала дом и пошла по тропинке, ведущей к запущенному, брошенному саду. Она увидела, что последние обитатели установили колонку, и вознегодовала на новшество, словно колодец, мимо которого она проходила, мог чувствовать себя оскорбленным. Возле колодца росли два боярышника. На скрюченном стволе одного из них она когда-то любила сидеть – еще и потому, что существовала опасность упасть в колодец и утонуть. Ржавая цепь, которой давно не пользовались, была намотана на ворот; ведро рассохлось и разваливалось на части. Из одной надворной постройки появилась тощая кошка. Жалобно мяукая от голода, она пошла за Сильвией в сад. Казалось, кошка обрадовалась человеческому обществу, но погладить себя не позволила. Благодаря примуле, что, как и прежде, цвела в укромных местах, невозделанная земля казалась менее запущенной, нежели сад, где гнили на корню прошлогодние сорняки, путавшиеся под ногами.

Через ягодные кусты Сильвия продралась на делянку с мелиссой и, тихо вздыхая, принялась обрывать нежные листочки. Потом пошла назад тем же путем. У входной двери жилого дома помедлила, взошла на крыльцо, поцеловала бездушное дерево.

Она пыталась заманить исхудалую кошку к себе на руки, чтобы подружиться с ней и отнести ее домой, но своими уловками лишь отпугнула животное. Кошка помчалась к надворной постройке, в свое обиталище, оставляя зеленую дорожку на побелевшем от росы лугу. Сильвия заторопилась домой. Она шла, размышляя и вспоминая, и вдруг у перелаза, ведущего к дороге, остановилась как вкопанная.

На тропинке по другую сторону от проема стоял человек, спиной к утреннему солнцу. Сначала Сильвия заметила только форму офицера военно-морского флота, в ту пору столь хорошо знакомую всему Монксхейвену.

Сильвия только один раз посмотрела на моряка и поспешила мимо, своей одеждой соприкоснувшись с его, поскольку он стоял не шелохнувшись. Не прошла она и ярда – нет, даже полуярда, – как сердце в груди подпрыгнуло и снова замерло, словно в нее всадили пулю.

– Сильвия! – окликнул он, с дрожью в голосе от радости и пылкой любви. – Сильвия!

Она обернулась. Он чуть повернулся, так что свет теперь падал на его лицо. Оно было бронзовое, с более глубокими морщинами, но все то же лицо, что она последний раз видела в Хейтер-сбэнкской балке три долгих года назад и больше уже не чаяла когда-либо увидеть.

Он был близко, протягивал к ней заветные руки. С трепетом она шагнула в его объятия, будто влекомая давним очарованием, но, оказавшись в кольце его рук, тут же отпрянула, издала пронзительный жалобный вопль и ладонями сдавила голову, словно пыталась вытеснить из нее заволакивающий сознание туман.

Потом посмотрела на него еще раз, взглядом сообщая ему о своей печальной судьбе, будто он мог читать по глазам.

Дважды она силилась заговорить, с трудом открывая онемевшие губы, и дважды слова, что рвались с языка, тонули в приливе горя, уносившего их назад, в самые глубины сердца.

Он подумал, что его появление оказалось для нее слишком внезапным, и стал утешать ее, нашептывая слова любви, пытаясь снова завлечь ее в свои сильные объятия. Но она, увидев его протянутые руки, выставила вперед ладони, словно отталкивая его, а потом, что-то невнятно простонав, опять схватилась за голову и, как слепая, помчалась к городу, ища защиты.

Ошеломленный ее поведением, он на минуту оцепенел, но потом решил, что она просто потрясена и ей нужно время, дабы осознать неожиданную радость. Он быстрым шагом пошел следом, не выпуская ее из виду, но и не пытаясь поравняться с ней.

«Я напугал мою любимую», – думал он. И эта мысль заставляла его обуздывать свое нетерпение и свой скорый шаг, как ему ни хотелось нагнать ее. Однако отставал он ненамного, и ее обострившийся слух улавливал следовавшие за ней знакомые шаги. И у нее мелькнула безумная мысль пойти к полноводной реке и навсегда положить конец пленившей ее безысходности. Под стремительными водами, что гнал на берег утренний прилив, она наверняка найдет убежище от всех людских попреков и тягостного, беспощадного горя.

Трудно сказать, что удержало ее от рокового шага: может быть, мысль о грудной дочке или о матери, а может, ангел Божий, – о том никто не ведает. Только, несясь по набережной, она все-таки повернула к дому и влетела в открытую дверь.

Следуя за ней, он ступил в тихую сумрачную столовую, где к завтраку был накрыт стол. После яркого солнечного света здесь ему показалось особенно темно, и в первое мгновение он подумал, что она прошла дальше, что в комнате никого нет. С минуту он стоял, слыша лишь биение собственного сердца, но потом неукротимый всхлип заставил его оглядеться. Съежившись в комок, пряча лицо в ладонях, она сидела на корточках за дверью, и все ее существо сотрясала дрожь.

– Любовь моя, родная! – Он подошел к ней, попытался поднять ее с пола, отнять руки от ее лица. – Я появился слишком внезапно – прости, не подумал. Но я так ждал нашей встречи, и, когда увидел, как ты идешь по полю и проходишь мимо… конечно, мне следовало проявить больше чуткости и внимания. Дай же взглянуть на твое милое лицо!

Все это он нашептывал чарующим голосом – голосом, который она так долго жаждала услышать наяву, но, как того ни желала, наяву не слышала – только во сне.

Она еще глубже забилась в угол, в самую темную тень, сожалея, что не может провалиться сквозь землю.

Он снова стал упрашивать, чтобы она показала свое лицо, ответила ему.

Но она только стонала.

– Сильвия! – Он подумал, что быстрее вызовет ее на разговор, если изменит тактику, изобразив подозрительность и обиду. – Сильвия! Мне кажется, ты не рада моему возвращению. Я приехал вчера поздно вечером, и утром по пробуждении моя первая мысль была о тебе. Со дня нашего расставания я только о тебе и думал.

Сильвия отняла ладони от лица. Оно было серым, как лик самой смерти. В потухшем взгляде ни проблеска чувств, поглощенных отчаянием.

– Где же ты был? – хрипло, с расстановкой спросила она, словно голос ее застревал в горле.

– Был! – воскликнул он, наклоняясь к ней. Его глаза вспыхнули гневом, ибо теперь в его сознание и впрямь закралось страшное подозрение. – Был! – повторил он. Затем шагнул к ней, взял ее за руку, на этот раз не ласково, а с решимостью получить удовлетворение. – Твой кузен… Хепберн… разве он тебе не сказал? Он видел, как меня схватили вербовщики… и я просил его передать тебе… чтобы ты была верна мне, как я буду верен тебе.

После каждой фразы он делал паузу, ожидая от нее ответа, но она молчала. Ее вытаращенные глаза словно пленили его твердый взгляд, который он не в силах был отвести от ее горящего, пытливого взора. Когда он закончил свою речь, она какое-то время безмолвствовала, а потом издала пронзительный, жуткий вопль.

– Филипп! – Ответа не последовало. – Филипп! – снова закричала она – еще пронзительнее, еще неистовее.

Он находился на дальнем складе – перед открытием магазина доделывал то, что не закончил накануне вечером, да и к завтраку хотел успеть, чтобы жена не ждала его в нетерпении.