Крис, подожди… Сначала нужно сделать кое-что еще.

Он словно услышал меня: отстранился и, стараясь не оборачиваться на треск почти сокрушенной двери, вопросительно сощурил глаза. Проклиная немоту и спешку, я подняла ладонь с зажатым осколком и приставила его острие к верху своего живота между ребер.

Сделай это. Сделай, иначе это сделает она. Сделай, потому что Другой имел в виду именно это. Ты должен снова научиться быть собой.

– Джем, ты чего? – сглотнул Крис, когда я взяла его руку и положила на широкое и тупое основание осколка.

Он попытался вырваться, отказываясь сжимать пальцы, но я удержала его запястье.

В иллюзии все мы иллюзии тоже. Я не боюсь. Ведь с чего-то надо начинать, правда?

Крис отказывался понимать меня – он этого просто не хотел. А стеклянная дверь уже пошла трещинами. Другой, наблюдая, закатил глаза и хлопнул себя по лбу.

Крис! Ну же!

Голубые глаза – бездна отчаяния. Он тряс головой, отнекивался, заикаясь в попытке разубедить меня. Я с трудом держала его, хватая за рукава кофты, за пуговицы и ремень штанов, раз за разом возвращая его руку на стекло, устремленное в меня.

– Я не могу! – вскрикнул Крис, и я с облегчением узнала в его голосе долгожданную злость. – Ты ведь видела, что у меня даже на иллюзию рука не поднимается. Как я могу причинить вред тебе?!

Потому что ты мне доверяешь.

Я привстала на носочки, прислоняясь к подбородку Криса лбом, и поцеловала его под адамовым яблоком. Грудные мышцы под другой моей ладонью, натянутые, разомлели. Мозолистые пальцы, покрытые незаживающими ссадинами, неохотно стиснули основание стекла.

– А если тебе станет хуже? Или я случайно убью тебя? Шон сделал сон слишком правдоподобным… Я не хочу лишаться тебя, Джейми.

Доверься мне, Крис Роуз.

Крис зажмурился и, издав рычащий, вымученный стон, надавил. Я никогда не думала, что человеческая плоть режется так легко – живот прогнулся под острием, как топленое масло. Стекло погрузилось внутрь до середины, пуская вниз дорожки крови. Белая рубашка пропиталась ей, как акварельной краской, и живот начал пульсировать от боли.

Крис подхватил меня за талию, удерживая, пока я сама не нашла силы стоять, зажимая сочащуюся рану пальцами. Та быстро затянулась: края сползлись вместе, и боль отступила. Лишь алая рубашка служила доказательством произошедшего.

И с изумлением, и с восхищением я взглянула на Криса. Его лицо просияло – и изменилось, навсегда перестав быть прежним. В ледяных глазах пролегла тень невиданного прежде огня. Нечто первобытное, оно отразилось даже в чертах его лица, и сам Крис стал смотреться иначе: он выпрямился, обретя своеволие. Широкие плечи опустились, и Роуз глубоко вздохнул полной грудью, как не вздыхал еще, кажется, никогда – облегченно и с наслаждением. Свободно.

– А теперь, – возбужденно прошептал Другой по ту сторону стекла, и его голос звучал повсюду, даже в моей голове. – Пускай падут в благоговении!

Затем он исчез. Растаял, как утренний туман, как Мэгги или другие тени, что дурили нас. Он исчез, будто его никогда и не было. Другой перестал существовать, а на его месте образовался матовый чернильный сгусток. Он прошел сквозь стену камеры, и Крис словно впитал его в себя, вобрал целиком.

Не говоря ни слова, он повернулся к двери. Та разлетелась, впуская ораву оголтелых сторожей и медбратьев. Крис вскинул осколок и, подавшись к ним навстречу, рассек им воздух, прочертив перед собой полосу. Из шейных артерий сразу троих мужчин брызнула кровь.

– Не сердись, Каларатри, – сказал Крис невозмутимо, подняв глаза к ее побелевшему лицу, когда еще несколько мертвых тел заполнили собой пол камеры. – И не бойся. Еще рано для страха. Когда я точно так же убью твоих прайдеров, только уже настоящих и во плоти – вот тогда придет время для страха. А ярость… Ярость так мне знакома.

– Что ты наделала? – выдавила Сара, хватаясь за грудную клетку, не в силах вздохнуть и отползая в сторону по мягкой стене. – Ты сломала его!

– Нет. Я его починила.

Во рту появилось естественное чувство наполненности. Это не стоило мне никаких усилий: я захотела заговорить – и заговорила, с хихиканьем показав Саре язык.

– Шон, – позвала она, дрожа. – Вели Дмитрию закончить. Пусть выкачивает все без остатка!

Я физически почувствовала, как ее слова приводят в действие – истома и сонливость. Тряхнув головой, я сама подошла к Саре – больше она ничуть меня не пугала, в отличие от того, как ее пугала я.

– Ну что, Сара Кали, теперь я похожа на ловца?

– Ты думаешь, что научилась всему? – засмеялась Сара, до крови расчесывая ногтями собственные запястья в истеричном припадке. – Это всего лишь сон, мышка! Реальность куда серьезнее. Ты не справишься… Я все равно расколю его, слышишь? – Я дернулась, метнув непроизвольный взгляд на Криса, борющегося с иллюзиями, и она закричала: – Пускай на это уйдет в два раза больше времени, чем в прошлый раз, но я все исправлю! Я придумаю такие смерти, что его раскол окажется еще внушительнее, еще сильнее. Я сделаю его совершенным, каким был Крис до встречи с тобой. Я верну его!

– Нет.

Не сводя глаз с того Роуза, каким он был теперь, я мысленно поклялась себе, что теперь он навсегда таким и останется. Сара подняла второй осколок, сама перестав различать явь и сновидения.

Флейта. Грейс. Барби. Эшли. Себастьян.

– Мне не нужны слова, чтобы сделать это, – прошептала я, представляя то, что хотела бы увидеть вместо Сары, устремившейся ко мне с осколком наперевес.

Больница взорвалась и лопнула, как мыльный пузырь. Наши оковы рассыпались, а вместе с ними рассыпались и все сотворенные сны.

Ферма. Голубые глаза и маленькие пухлые ручки. Родное и неотделимое. Крис Роуз. Маргарет Роуз. Дэйн Роуз. Джейми Роуз?..

Я села так резко, что увидела перед глазами радугу. Прошло около минуты, прежде чем флуоресцентные пятна перестали плясать перед глазами. Постер с парижским кабаре, задернутые черные шторы, сдвинутые диваны и хаос из вещей и одежды. Я лежала в своей спальне в аэропорту Анкориджа, но ни Джесс, ни Эшли здесь не было. Их диваны были завалены пластиковыми контейнерами и пакетами с жидкостями. Мрак и одиночество. Прямо как…

Коттедж с васильковыми стенами. Музыка флейты. Искры, разжигающие всепоглощающую тьму, но не огонь. Северное сияние. Больница.

В горле пекло, губы стянуло сухой пленкой, а каждое движение отдавалось агонической болью, будто под кожу мне вживили стекловату. Самочувствие было до того поганым, что даже тянущее чувство в венах и осознание, что я смотрю на течение собственной крови, не сделали его еще хуже.

Возле моей подушки стояла высокая капельница, откуда к моему телу увивалось несколько трубок, воткнутых во внутренний сгиб локтя. По ним текла сгущенная ярко- алая кровь, фильтруясь в мягкую емкость, подвешенную за крючок платяной вешалки.