подходить: вдруг Ини преодолеет свой страх и тоже вылезет.

Если попробует, пну ее в голову, с ожесточением думала Прин – но Ини так и не появилась.

Немного успокоившись, но прежнего восторга уже не чувствуя, Прин пошла вдоль стены. Она держалась за нож, то и дело оглядываясь через плечо.

Если в стене есть лаз со стороны госпожи Кейн, такие же должны быть и на других сторонах.

За углом (здесь стена, похоже, выходила на улицу) Прин в самом деле увидела обвалившиеся камни и дерево, растущее у самой стены. Искать еще что-то сил не было.

Прин вскарабкалась на дерево, перелезла на стену и спрыгнула на ту сторону.

Отряхнула руки, потерла исцарапанные коленки, оглядела пустую улицу, крыши, верхушки пальм за оградами.

На юг, значит? Прин засмеялась и пошла, не зная, уходит она из города или, наоборот, углубляется в него. Голова, несмотря на усталость, мыслила ясно, и Прин могла четко обрисовать свое положение. Она провинциалка, чужая в городе, с астролябией на шее, горстью монет и ножом. Искательница приключений, воительница, воровка? Знать бы еще, куда идти. Хорошо бы выйти из города с незнакомой ранее стороны, очутиться в неведомых землях…

Меньше часа спустя она поняла, что направляется к центру города. Одна темная улица показалась ей знакомой, других она не узнала – и вдруг вышла к тому самому мосту.

Там не было почти никого: все постоянные городские жители разошлись по домам. На воде мерцал лунный свет. Прин вспомнился чей-то рассказ о столичных ночах, где развеселые гуляки с факелами переходят от дома к дому. Горазд же он был врать, тот путник с элламонского рынка. В этом Колхари ничего такого не видно.

Впереди стояли, разговаривая, две женщины. Младшая встряхивала темными волосами, старшая, в белой накидке, гладила ее по голове мозолистой рабочей ладонью.

Услышав мужские голоса позади, Прин подумала, что сейчас ее схватят, повалят, отнимут деньги, однако мужчины – совсем юнцы, но оттого не менее страшные – прошли мимо. Потом на нее уставился встречный пьяница. Разминувшись с ним, она испытала непреодолимое желание оглянуться и посмотреть, не потащился ли он за ней, понимая, что этого как раз и не следует делать – иначе может случиться непоправимое.

Терзаемая противоречивыми стремлениями, она опять схватилась за нож.

Кто-то еще обогнал ее и выскочил перед ней на мост – мальчишка, совсем голый, варвар. Он смотрел на нее так, будто ожидал встретить здесь кого-то другого – а может, вовсе перепутал и время, и улицу, и даже город. Потом моргнул и побежал в сторону Шпоры.

Прин осторожно оглянулась. Рука, отпустив нож, задела бронзовый диск. Пьяный, шатаясь, уходил прочь.

Прин могла проследить до первоисточника всё, что приходило ей в голову, но не могла вспомнить, откуда у нее взялось убеждение, что оглядываться нельзя. Надо избавляться от таких предрассудков: в большом городе они приведут ее к гибели.

За мостом лежал пустой рынок. (Бояться можно, но в ужас впадать не следует.) Прин напилась из фонтана, пытаясь понять, который из ближних холмов питает его водой.

Будь это другая история, все прежние похождения Прин можно было бы опустить как невероятные или, по крайней мере, не имеющие значения. Зато следующие недели заполнили бы немало страниц.

В этой другой истории рассказывалось бы о ночевках в городском саду. О том, как Прин, последив за нищими, сама, без особого успеха, пыталась просить подаяние. Почти все деньги госпожи Кейн уже вышли. Мы рассказали бы, как Прин таскала корзины с ямсом и мешки с зерном в харчевню, посещаемую голодными грязными варварами, которым повезло найти работу на Новом Рынке. Всем блюдам они предпочитали овощную похлебку, не шедшую Прин в горло из-за чужеземной приправы. Рассказали бы, как две молодые женщины, работавших там же, отговорили Прин наниматься на Новый Рынок носильщицей ведер. Разве она не знает, что приличные женщины там не работают, только варварки?

Одну, лет двадцати, коренастую и очень подвижную, звали Ватри; она говорила с сильным акцентом (не варварским), выдавала себя за танцовщицу и не желала сказать, из каких она мест. Кожа у нее была не темно-коричневая, присущая, по мнению Прин, всем коренным неверионцам, а желтоватая, усыпанная веснушками. Копна ее черных волос на солнце отливала иногда рыжиной – не кирпичной, как у островитянок, а прямо-таки немыслимо красной; так, во всяком разе, думала Прин, не имевшая понятия о хне и сурьме.

Другая была повыше, постарше, потяжелее, помедленнее и не так набивалась в подруги, но Прин больше тянуло к ней. Она приходилась не то кузиной, не то еще кем-то женщине, которая в харчевне была за хозяйку. Позже, когда Прин и Ватри велели больше не приходить – завтра возвращаются постоянные работники, два брата, ездившие куда-то на похороны, – именно она, узнав, что у Прин есть немного денег, позвала ее к себе ночевать. Ватри это, похоже, вполне устраивало.

Прин отлично выспалась на отдельной койке, и одеял там тоже хватало.

Назавтра Прин и Ватри, как уговаривались, встретились на Старом Рынке. Ватри знала лицедеев, которые там представляли. Девушки смотрели комедию прямо из их фургона, среди музыкальных инструментов и холстов, расписанных горами, цветами, облаками и волнами. Лицедеи, не занятые на сцене, сначала тянули за веревки, заставляя деревянное чудище раззевать пасть (один за него рычал), потом спустили сверху орла, чьи крылья приводились в движение другими актерами. Девушка в белом парике и накладной бороде, мастерски изображавшая хромого старца в начале спектакля, сидела теперь рядом с ними и кричала по-орлиному. Между представлениями Ватри, на пять лет старше и на голову ниже Прин, показывала лицедеям свое искусство. Прин стучала в глиняный барабан, обтянутый кожей, остальные играли в такт кто на чем, а Ватри плясала, строила рожи, ходила колесом и под конец перекувыркнулась назад. Прин потом раз двадцать спрашивала ее, где она этому научилась, но Ватри только смеялась. Девушкам предложили прогуляться часок по рынку, пока актеры решают, принимать Ватри в труппу или нет. Прин волновалась, а Ватри как ни в чем не бывало разглядывала товары – ну и Прин купила себе кусочек сахарной свеклы. Глупо, конечно, тратить на это деньги, но ладно. Ватри подбежала к ней… с ее собственной астролябией! Оказывается, какой-то воришка, когда они смотрели на ученого медведя, вытащил ее у Прин из-за пояса и удрал, а Ватри пустилась за ним и вернула ворованное. Прин, надевая астролябию на шею, заподозрила, что ее подруга скорей карманница, чем танцовщица. Она отдала Ватри остаток свеклы, и