и в конце концов, хотя как актриса она его не устраивает, в нее влюбляется. Ему кажется, что из нее может что-то получиться, хотя и не вполне понятно, что именно; он над ней «работает», дарит ей идеи и т. д. Наконец (она амбициозна, но прогрессирует медленно) актриса начинает прислушиваться к его советам, «растет» и становится знаменитостью. Теперь уже он смотрит на нее снизу верх и не устает удивляться ее метаморфозе. Для нее же он попросту перестает существовать. Интерес, повторяю, в изучении nature d’actrice[341], существа весьма причудливого и трудно воспроизводимого. Эту актрису я представляю себе очень незрелой и т. д. Она является подтверждением теории миссис Кембл[342], согласно которой драматический дар – вещь в себе, он не предполагает общего развития, значительного ума и пр. Крепкие корни, личные качества, тщеславие и пр. этой девушки; ее артистическая сущность, ум очень живой, но чисто интуитивный. Невежественна, неграмотна. Рашель[343].

9 июля

Про леди Эшбертон мне на днях рассказали, что однажды она пригласила одну юную особу погостить у себя в Шотландии, заверив мать девушки, что будет идеальной дуэньей и глаз с нее не спустит. На этих условиях девушку отпустили – одну. Она приезжает и обнаруживает, что леди Э., позабыв про свое приглашение, накануне уехала кататься на яхте. Железная дорога далеко, и у девушки нет иного выхода, кроме как остаться, тем более что хозяйка дома должна вернуться уже через пару дней. Она остается, а на следующий день приезжает молодой человек – точно так же приглашенный и точно так же забытый. Beau jeune homme[344] и девушка остаются один на один – ситуация, из которой кое-что можно извлечь. Возможны разные варианты: они вступают в переписку, и к их письмам прибавляются письма, адресованные молодым людям хозяйкой дома, когда та, катаясь на яхте, про них вспоминает. Молодой человек смущен – но хочет остаться и пр. Девушка боится, что он останется, но в душе на это надеется. Интрига, прямо скажем, довольно избитая, но что-то в ней, быть может, и есть.

9 июля

Эта идея пришла мне в голову, когда я читал книгу сэра Лепела Гриффина про Америку[345]. Капризный, надменный англичанин, консерватор, умен, ведет замкнутый образ жизни, ненавидит Соединенные Штаты, считает их вызовом Англии, ее funeste[346], страной, социально обреченной. Он влюбляется в американскую девушку, а она – в него; сближение, само собой разумеется, должно быть естественным – насколько это возможно. Сообщает ей со всей прямотой, что ее страну он ненавидит так же сильно, как любит ее. И умоляет выйти за него замуж. Она, эта настоящая маленькая американка, – истинная патриотка и к родине относится с глубоким чувством. Но англичанина она любит и, хотя поначалу из патриотических соображений упорствует, в конце концов уступает и за него выходит. У нее должен быть близкий родственник – скажем, брат, – который настроен проамерикански, ведет себя в обществе как убежденный anglophobiste[347] и к которому она очень привязана. Брат не доволен ее браком, умоляет развестись и т. д. Они с англичанином на дух не переносят друг друга. После женитьбы англичанин вынужден гораздо чаще иметь дело с американцами, отчего его враждебность к Соединенным Штатам возрастает еще больше. Душевное состояние жены: угнетена, впадает в меланхолию, угрызается и стыдится, оттого что вышла замуж за врага своей страны. Кончает с собой? Сложность выбора. Смирится? Но ведь тогда придется порвать с братом и т. д. Разумеется, дух интернационализма может показаться утрированным, избитым. Это соображение в каком-то смысле подрывает всю идею; но оно слабо, несущественно. Если замысел нравится автору – этого вполне достаточно.

6 августа

Крайне угнетен и подавлен, оттого что забросил роман, то бишь его первые главы, которые при посредстве Осгуда я договорился напечатать в «Сенчури»[348]. Сегодня потрачу 36 часов на дорогу в Уоддсдон, а 9-го отправлюсь с визитом к Рэмисам. Все это давние светские обязательства, которые выполняю à contre coeur[349]; куда с большим удовольствием сидел бы сейчас за столом и водил пером по бумаге. Но уж лучше побыстрей скинуть с себя все это; зато какое дивное облегчение наступит 11-го, по возвращении от Рэмисов, когда у меня останется на весь этот проклятый светский сезон только одно приглашение – в воскресенье 16-го поеду в Бассет, и впереди ничего, кроме долгожданного, ничем не заполненного рабочего времени. Тогда-то ко мне вновь вернутся душа, способности, воображение, тогда-то я вновь испытаю чувство, что жить стоит, и буду (уверен) приемлемо спокоен и счастлив. Могучая воля – вот что самое главное! Союз воли, цели, веры. Ждать, когда нельзя не ждать, и действовать, когда можно действовать!

10 августа

На этом этапе совершенно необходимо уяснить для себя дальнейшее развитие «Княгини Казамассима»[350]. Никогда еще не приходилось мне работать над романом, который я не только начал писать, но даже отослал в журнал и при этом в нем оставалось бы столько непрописанного. Объясняется это отчасти – по большей части – тем, что до самого последнего времени я был ужасно занят злосчастными «Бостонцами», родившимися под несчастливой звездой[351]. Сама по себе идея «Княгини» великолепна, и, если бы мне удалось отдаться книге в полной мере, вложить в нее душу, поверить в нее, – форма не уступила бы содержанию, ему бы соответствовала. Пока же я еще не нащупал главного, у меня переизбыток действующих лиц, но если набраться терпения и все как следует продумать, герои займут причитающиеся им места. Ах, искусство, искусство, что может сравниться с тобой по сложности и в то же время что более утешает и вдохновляет, чем ты! Без тебя мир был бы для меня выжженной пустыней. Чтобы закончить «Княгиню», мне понадобится еще много месяцев тяжелой, напряженной работы, но ведь и радостей она мне доставит столько, что грех жаловаться. <…>

22 августа

Выписки из живой речи:

«…подноготную – захочешь, не скроешь!»

Мясник о своем постоянном покупателе: «Отрубит – не поздоровится…» «Нынче он здесь, а завтра еще где-нибудь – так и живем».

22 августа

В искусстве, в литературе не добьешься ничего стоящего, если у тебя нет общих соображений. Если же таковые имеются, если знаешь, что писать и как, подначки и пошлости (оскорбительные рецензии в газетах) – это последнее, о чем стоит беспокоиться.

1887

12 января, Флоренция

Гамильтон (брат В. Л.)[352] рассказал мне интересную историю про капитана Эдварда Силсби – бостонского искусствоведа и страстного почитателя Шелли, а вернее – про его забавное приключение. Мисс Клермонт, ci-devant[353] любовница Байрона (мать Аллегры), дама весьма почтенного возраста, лет восьмидесяти, жила до