Конечно, не трудно представить себе, как военный министр сидит в своем кабинете, склонившись над картами и таблицами, и, игнорируя реальные обстоятельства, рассуждает следующим образом: "У нас в Бурже сто тысяч человек, а Париж скоро вымрет от голода, и нам ничего не остается, как направить эти сто тысяч человек на прорыв блокады Парижа".

Однако если бы этот министр захотел ознакомиться с реальным положением дел, если бы он лично поехал в войска и поискал, как он сам выразился, "что там есть хорошего", то неужели и тогда он утвердил бы план кампании, согласно которому в разгар зимы, в метель и холод прямо в Лотарингию была отправлена армия, не способная нормально продвинуться даже на двадцать лье. Был ли он вообще способен что-либо видеть и слышать? А может быть, он решил, что вернулись времена Людовика XIV, когда одного лишь присутствия верховного владыки было достаточно, чтобы произошло чудо?

При отступлении от Орлеана некоторые армейские корпуса попросту обратились в бегство, что имело гибельные последствия для всей армии. Правда, впоследствии эти корпуса подверглись масштабной реорганизации. По всем дорогам принялись ловить беглецов и силой возвращать их в брошенные части. Повсеместно искали офицеров, бросивших своих солдат, и солдат, сбежавших от своих офицеров. В итоге собрать солдат и офицеров более или менее удалось, но вот вернуть взаимное доверие и веру в самих себя было уже почти невозможно.

Когда пошел слух, что нам предстоит действовать на востоке страны, чтобы "отрезать пруссакам пути к отступлению", почти никто из нас не захотел верить в реалистичность такого плана. Как выразился один мой сослуживец:

— Чтобы отрезать пруссакам пути к отступлению, надо, чтобы они отступали, но они и не собираются этого делать.

— Так рассуждали в прежние времена, а теперь все переменилось, — отвечали ему наши шутники. — Теперь даже сердце у человека стало справа. Вот представь: пруссаки осаждают Париж, а мы в это время входим в Германию, и они "вынужденно" отступают.

— Сразу все?

— А ты как думал?

Некоторые еще пытались шутить, но те, кто был способен анализировать ситуацию, приходили в ужас, когда понимали, в какую нас втягивают авантюру.

— Со стратегической точки зрения, — сказал мне Омикур, — это напоминает марш из Шалона в Седан. Будем надеяться, что результат будет иным.

Он сказал "будем надеяться", но в действительности надеяться было не на что. Министр, явившийся в войска, чтобы "зажечь огонь в наших сердцах", только зря потерял время. Несмотря на все его усилия огонь в наших сердцах никак не загорался. Мы были готовы выполнять приказы, переносить любые лишения и бороться до конца, но никто уже ни на что не надеялся. Я, разумеется, не могу ничего не утверждать от имени всей армии. Я говорю лишь от своего имени, от имени моих товарищей и всех тех, кого я сам видел и слышал, как солдат, так и офицеров. Те, от имени которых я сейчас говорю, вытерпели страшные лишения в ходе этой безумной кампании в Вогезах. Целых три месяца их без видимой причины гоняли из стороны в сторону, не обеспечив ни оружием, ни боеприпасами, ни продовольствием. Сначала их прогнали с востока страны до Орлеана, а затем — из Буржа на восток. А они безропотно подчинялись, демонстрировали оставшиеся у них силу, самоотверженность и преданность, но только не доверие, которое они окончательно утратили.

Чтобы добиться успеха в этой военной кампании, следовало действовать очень быстро. Надо было воспользоваться передышкой, когда неприятель полагал, что мы заняты реорганизацией армии, и, не возбуждая подозрений, перебросить более шестидесяти тысяч человек из Буржа в окрестности Безансона, а там немедленно наброситься на немцев, смять их, освободить Бельфор, а затем в зависимости от обстановки пробиваться к Парижу или идти на соединение с войсками генерала Федебра.

Командование действительно попыталось использовать фактор внезапности, и в подходящий момент наши войска были направлены по железной дороге. Но в конце декабря 1870 года управление железнодорожным сообщением окончательно расстроилось. В обычное время, чтобы доехать от Буржа до Сенкеза, требуется два часа, а нам для этого понадобилось двенадцать часов. Расстояние от Сенкеза до Невера не превышает девяти километров, а мы преодолевали это расстояние целую ночь. С десяти часов вечера до семи часов утра нас продержали на мосту через Луару. Выйти из вагонов было невозможно, дул ледяной ветер, страшный холод пронизывал до костей. Когда в ночной тишине стихли гудки паровозов, стало слышно, как на реке бьются друг о друга громадные льдины.

В эти бесконечные ночные часы люди жались друг к другу, чтобы сохранить остатки тепла, но ничего не помогало. Все дрожали и стучали зубами от холода. Но это было лишь начало наших несчастий.

Один железнодорожный служащий, желая нас подбодрить, сказал, что простой вызван столпотворением на промежуточной станции, и уверял нас, что после Невера движение быстро наладится.

Но в Невере наш состав окончательно встал. Оказалось, что необходимо пропустить поезд главнокомандующего, который еще только формировался. К паровозу уже успели прицепить двадцать вагонов, но этого оказалось недостаточно для транспортировки багажа штабных офицеров. Несмотря на запрет, я вышел из вагона и отправился в город. Мне надо было позаботиться о моем коне, верном Форбане, который дождался моего возвращения из Парижа и теперь ехал в одном составе со мной. Сам я был одет в теплую шинель, а у коня не было никакого покрывала, и я решил купить для него какую-нибудь попону. Я обошел нескольких торговцев, но не нашел ничего подходящего, и только одна любезная булочница согласилась продать мне два одеяла со своей кровати, за которые она запросила шестьдесят франков, хотя они не стоили и десяти. Торговаться уже было некогда, и я бегом вернулся в поезд, опасаясь, что мои товарищи уедут без меня. Но оказалось, что наш состав не сдвинулся ни на миллиметр. На вокзале продолжали формировать поезд главнокомандующего. К двадцати вагонам добавили еще пять, затем еще двенадцать, а потом еще какое-то количество. В общем они убили целый день на составление огромного поезда из пятидесяти вагонов. Чтобы стронуть его с места, потребовались три локомотива. А мы все это время стояли на запасном пути и тряслись от холода.

— Если и для вторжения в Германию им потребуется столько же барахла, — заметил Омикур, — то на это уйдут месяцы и годы.

В итоге мы потратили день и две ночи, чтобы доехать до Шаньи.

Пока мы ехали, мороз стал в два раза сильнее. В телячьих вагонах, куда нас набили, как сельдей в бочку, все мы буквально