— Да соображу как-нибудь, — отзывался сын.

Впоследствии обеим достопочтенным хозяйкам сильно попало от их мужей и прочих мужчин городка за то, что они отправили непонятную старушку в путешествие, не показав ее прежде городским властям и даже толком ничего о ней не разузнав. И ни одна, ни другая так и не смогли объяснить, почему повиновались этой старушенции так слепо и без возражений.

А как бы у них получилось противиться ее приказаниям, если она даже бывшим сержантом армии Ларренса помыкала? Только Фейнне и могла ей приказывать, но Фейине была далеко, бедная голубка, и старушка-няня понятия не имела, где ее искать.

Ренье несказанно удивил дядюшку, когда вытащил из сундучка расчетные таблицы и пишущие принадлежности и уселся за стол.

— Что это с тобой? — вопросил Адобекк.

— Решил применить на деле то, чему меня обучали в Академии, — пояснил Ренье.

— В первый раз слышу, чтобы то, чему обучают в Академии, можно было применять на деле, — фыркнул Адобекк. — Насколько я успел понять, Академия — храм чистейшей науки. Таковая ненавидит марать себя о реальную жизнь.

— Придется ей немного испачкаться, — вздохнул Ренье. — Жизнь чересчур упростилась, следует внести в нее струю академической сложности.

— Яснее, — потребовал Адобекк.

— О Тандернаке теперь известно все, — сообщил Ренье.

— Для меня ничто из того, что ты скажешь, не будет новостью! — сказал королевский конюший.

— Да, но... у меня есть свидетель. Дядя! Тандернак пытался украсть собственность королевского двора. В дополнение ко всему он еще и вор.

— Подробнее.

— Ладно... Он заманил к себе королевскую белошвейку и попытался сделать из нее свою... работницу.

— Да, это кража, — согласился Адобекк. — Но объявить об этом мы не сможем. По вполне понятной причине.

— Я знаю, знаю... — Ренье отложил таблицы, отодвинулся от стола и посмотрел на Адобекка пристально.

Тот поежился.

— Когда ты так пялишься, мне становится не по себе, — заявил королевский конюший. — Такой взгляд означает приближение неприятного разговора.

— Возможно... Хотя я не думаю, что этот разговор будет таким уж неприятным. Ничего особенно сложного не предстоит.

— Ладно, выкладывай.

— Ладно, выкладываю... Эта королевская белошвейка когда-то принадлежала вам.

— О! — сказал Адобекк. — Должно быть, я продешевил, когда продавал ее королеве.

— Дело даже не в ней... У нее там, в деревне, остался любимый человек.

— Друг мой, — проговорил Адобекк проникновенным тоном, — умоляю: никогда больше об этом не заговаривай. Не уподобляйся мужлану — и тем более мужланке! «Любимый человек»! Ты только послушай себя! Так выражаются простолюдинки, когда расписывают друг другу нежные страсти, коим они якобы предаются с такими же неотесанными мужланами, как они сами и все их предки до десятого колена.

— Дядя!

— Смени терминологию, — потребовал Адобекк.

— Хорошо. Эта девушка мне понравилась.

— Ну так возьми ее себе. Тебе даже не придется выкупать ее — просто сделай своей любовницей. Королева поощряет такие вещи. Счастливые люди лучше работают.

— Нет, я не о том... Нельзя ли выписать в столицу её любовника — того парня, с которым она была до того, как...

Адобекк закрыл ладонями уши.

— Еще одно слово — и я разрыдаюсь, — предупредил он, — а довести до рыданий королевского конюшего — один из самых опасных видов спорта, учти. Охота на кабана гораздо более невинное развлечение.

— По-моему, вы не хотите говорить об этом, — сказал Ренье.

Адобекк отнял руки от ушей.

— А как ты догадался?

— По некоторым вашим характерным словечкам. Впрочем, это лишь предположение... Возможно, я ошибаюсь.

— Ты не ошибаешься, — твердо сказал Адобекк. — Полагаю, упрямая голова, ты будешь настаивать и окончательно испортишь мне настроение, поэтому давай условимся так: мы не будем заниматься устройством любовных отношений какой-то мужланки. И говорить об этом я тебе запрещаю. Девица, по всей видимости, представляла ценность, коль скоро я счел возможным преподнести ее королевскому двору, но ее дружок — иное дело. Кто он? Пахарь? Пастух? Очередной болван с грязными ногтями? Все, довольно об этом.

Ренье кивнул и снова взялся за таблицы.

Адобекк заглянул ему через плечо:

— Так для чего тебе все-таки эти расчеты, а?

* * *

Обе луны находились в благоприятной фазе, и Ренье удалось подняться в воздух без особых усилий. Он надеялся, что никто его не видит: в последнем городском квартале люди ложились спать рано. Он закутался в темный плащ, синий с серыми разводами, — Адобекк уверял (и не без оснований, надо полагать), что именно такая одежда делает человека полностью невидимым, растворяя его в ночной тьме.

Забытое ощущение невесомой легкости охватило Ренье — он и не подозревал о том, как тосковало по левитации его тело! Блаженное ощущение наполняло его, хотелось смеяться от радости. Ренье старательно думал о плохом, чтобы не расхохотаться. Медленно он проплывал над крышами, потом поворачивался и по лучу скользил ниже, опускаясь до уровня окон последних этажей. Скрещение синеватых и желтоватых лучей обеих лун находилось как раз возле дома Тандернака, так что именно там Ренье и повис в воздухе.

Он приблизился к окну и осторожно заглянул: обнаженная девушка, почти ребенок, сидела на постели и, кисло глядя в пустую стену, щипала себя за сосок. Несколько помещений стояли пустые; затем Ренье увидел Тандернака.

Вот человек, чьи сны не тревожат печальные воспоминания, — не спеша он раздевался перед зеркалом и явно любовался своим отражением. Не так, как смотрит на себя красивое человеческое существо — испытывая тщеславное удовольствие при виде стройной фигуры, густых волос, изящного лица, — нет, Тандернак созерцал свою персону в единстве ее успешности и значимости. Зеркало охотно демонстрировало ему Тандернака, человека, который всего добился сам, человека, который преуспел в жизни и не далее как сегодня получил благословение эльфийской крови. Отныне он намерен преуспевать с меньшими затратами и большим результатом. Еще один этап пройден.

«Да здравствует Тандернак!» — прошептал Ренье, мелькая на миг в зеркале, за плечом отражения.

Он увидел, как Тандернак вздрогнул и замер. Неужели испугался? Ренье не верил собственным глазам. Сей господин, лишенный всякого страха в своем бесстыдстве, оказывается, суеверен!

Ренье был свидетелем того, как дядя Адобекк отправил обратно в деревню своего личного слугу за то, что тот побледнел при виде человека, который случайно выглянул из-за его левого плеча. Бедняга побледнел и кинулся на конюшню, где схватил горсть овса и поскорее начал метать через левое и правое плечо попеременно, сплевывая и что-то бормоча. Дядя Адобекк ни слова не говоря расстался с этим слугой и завел себе другого, куда менее беспокойного.