Напряжение между нами росло с каждым уроком. Его слегка разряжали неожиданные рейды в комнату со стороны стражников заточенной в девятиэтажке Джумагюль.

Иногда к нам наведывался сам великан Оразгельды. Он делал вид, что то, что я пытаюсь донести до красавицы Джумагюль — давно и хорошо ему известно. Но иногда что-то в моих пламенных речах трогало и его мужественное сердце сердара. Он выплёвывал насвай, цокал языком и восторженно восклицал «Эй, домулла!»

Иногда напряжённый телепатический транс в который впадали мы с Джумагюль нарушался набегом тетушки Гюльбабек. Тетушка Гюльбабек приносила серебрянные подносы со свежим чаем и курагой. Это была её легенда-прикрытие. Никто не хотел обижать меня надзирательством, но и оставлять меня с обуреваемой нападками злого духа Джумагюль, тоже было опасно.

Наиболее назойливой была бабка моей ученицы — старуха Эдже-биби. У Эдже-биби было несколько легенд, и старая дура часто их путала между собой. То она притворялась подслеповатой маразматичкой, потерявшей очки под моим креслом. Слепая вдруг прозревала, когда её взгляд падал на невероятных размеров вздутие в моих штанах. То Эдже-биби прикидывалась глухой, к которой возвращался слух от малейшего скрипа старинной родовой мебели замка.

Но что ей особенно удавалось это хромота. Хромала Эдже-биби как Армен Джигарханян в фильме «Здравствуйте, я ваша тётя».

* * *

Когда до конца моего сексуально-напряжённого ускоренного курса оставалась всего пара уроков, свершилось то о чем я до сих пор вспоминаю с плохо скрываемой нежностью. Пока я тупо читал вслух отрывок из Винни-пуха, прекрасная Джумагюль легла на спину, задрала подол длиннющей цыганской юбки и стянула огромные семейные панталоны. Ее освожденная плоть явственно наполнила атмосферу волной афродизиаков.

— Иди же ко мне, мой последний русский!

Пока у меня в голове крутилось обращение к памяти типа «где же это я слышал про последнего русского» и настоящего шока от неукротимой растительности в самом нежном месте прекрасной Джумагюль, красавица так нежно вздохнула, что не оставила мне иного выхода. Приспустив штаны, я бросился на Джумагюль, как парашютист обречённо выбрасывается из самолета в пропасть открытого люка.

Боюсь в пропасти открытого люка до меня побывал сам великан Оразгельды. Дядя борозды не испортил. Он ее сравнял и покрыл асфальтом. После его необъятного величия мне там было уж слишком просторно. Чтобы почуствовать хоть немного вожделенной радости обладания прекрасной Джумагюль, я часто застрочил, как швейная машинка. Но довести дело до конца не удалось. Сзади раздался возглас давящегося яростью и насваем великана Оразгельды:

— Эй, домулла!

Я обернулся и с ужасом увидел, что на мою задницу, мирно сложа руки пялиться вся семейка туркменских извращенцев. Великан Оразгельды легко снял меня со смущённой самочки и поволок в прихожую. На лету я тщетно пытался натянуть штаны.

В моменты, когда моей жизни угрожает смертельная опасность, я моментально забываю о гордости. Но этого мало. В тот страшный для меня момент, я забыл и о Родине. Я решил, что сейчас сообщу великану Оразгельды, что выполняю задание Службы Национальной Безопасности Джамахирии. Его будущей зять — ни кто иной как террорист номер два после Карлоса, он же Рамирес, он же Ильич, он же Шакал. Информация о тайной миссии Саида Аюб Хана должна была шокировать великана Оразгельды и спасти мне жизнь. Таким образом я уже был готов поставить долгую тщательно выполняемую Михал Ванычем операцию под угрозу срыва.

Но мне повезло. Великан Оразгельды приставил меня к стене, отечески оправил на мне одежду и сказал:

— Английский всё, домулла. Больше не нада английский.

— Хорошо-хорошо, она и так нормально набрала словарный запас. У девушки дар к иностранным языкам.

— Пусть едет к Саид в Пешавар. Ты — молчок, я- молчок, да, домулла?

Великан Оразгельды весил килограммов сто семьдесят. Это было его главным и неоспоримым аргументом.

— Да-да. Я молчок! Я ещё какой молчок, вы уж не сомневайтесь, дядя Ораз!

— Хайр домулла! Буть здароф.

* * *

Афганский альбом. К-2. Карши-Ханабад

База быстро превратилась в укрепрайон, способный выстоять под шквалом стали и огня: высоченная стена, построенная из морских контейнеров с изображением орла, заполненных грунтом, проволочное заграждение с автоматизированной системой наблюдения и даже некоторое подобие контрольно-следовой полосы, по которой периодически курсировали патрульные Хаммеры американской военной жандармерии.

Где только возможно появились таблички с лаконичным предупреждением на трёх языках о том, что по незваным гостям огонь ведется на поражение.

В восточное части находились непосредственно спальные помещения десятой Дивизии Горных Стрелков из Форта Драм, Нью Йорк. Здесь также располагались дизельные двигатели резервной электроподстанции базы готовой работать 24 часа в сутки, семь дней в неделю, если узбеки вырубят электричество. Дальше шли палатки подразделений логистики и аэродромного обслуживания эскадрильи грузовиков С-130.

Но самое интересное располагалось в западной части базы — тут было еще два ряда колючей проволоки, отделяющий лагерь в лагере — особую территорию красного уровня допуска.

Находясь на базе каждый обязан был носить бейдж определенного цвета. Всего цветов было четыре. И только с красным можно было ходить везде, где вздумается. Все части базы были отделены секторами и чек-пойнтами, типа колонии строгого режима. Однажды я таки сунулся в красный квадрат с лоховским зелёным бейджиком и короткое время наблюдал воочию тренировку американских спешиал форсиз.

Слушал куратор в этот раз вяло, будто потерял к операции всякий интерес. Он то поправлял необычный для него галстук, то снимал новенькую фетровую шляпу и внимательно изучал надпись на подкладке. Ближе к концу моего доклада он сорвался и, сплюнув в сторону урны, тяжело заговорил.

— Дожились до позорища. Америкосы без пропусков по всей конторе лазят, как в музее Ленина. Туркам вообще отдельный кабинет предоставили. Да что же это такое? Спецслужба? Безопасность какого государства прикажете защищать? А гниет рыбешка с головы. С головы. Раньше были кроты, а сейчас жирные мерседесные крысы. Сливают уже открыто — оптом и в розницу. Ладно. Не бери в в голову. Долго объяснять. Я тут на днях ухожу в отпуск. На пару недель. А может на пару месяцев. Пожалуйста ни с кем не контачь. В крайнем случае — только в крайнем случае, если опасность будет реально угрожать жизни людей или твоей собственной жизни — сообщишь дежурному. Больше ничего и не с кем, пока я не вернусь. Режим радиомолчания. Дело твоё я подчистил и убрал в дальний ящик. Наехать на тебя не смогут. В крайнем случае — предложат доброволку. Сам смотри. Отношения «куратор-агент» — вещь тонкая, почти интимная. Решай сам. Но имей в виду — могут и слить за один раз, как гандон. Тут голову в два счёта сложить можно. Нет ни одного нелегала, которого не провалили. Не в бирюльки играем.