уголок парка — вот бы везде так! А Вэйт, пораженная его горячностью, долго молчала. Это уже было не смешно, это был вопль о помощи.

— Но я не смогу здесь жить, Артём! Я и дышать-то здесь без фильтра не могу! Здесь всё отравлено — воздух, вода, земля. Даже там, где ты работаешь, и то плохо. Я, конечно, сделала кое-что, и там, и тут — но это не метод! «Очищение» просто оттесняет грязь в стороны, а не уничтожает. Внутри «Полога» хорошо, а снаружи становится ещё хуже. Концентрированней, понимаешь? Можно, конечно, постепенно сгребать грязь в определённое место и выжигать, но её здесь слишком много, меня на всё не хватит! И очень громко у вас здесь, ты этого не чувствуешь, но у нас уши устроены иначе. У меня ещё с ночи заглушки стоят, иначе голова бы уже лопнула!

— Да… извини, я дурак, — сник Артём.

— А если спеть здесь «Созидание», исчезнет практически всё, вся ваша… цивилизация. Она слишком уродлива и дисгармонична, прости, но это правда. У нас было нечто похожее, но не было вот таких… самолётов, да? Будь такое у наших людей, мы бы не победили. Извини, но на одной войне меня уже убили. И вряд ли кто-то из наших согласится придти к вам жить.

— Но, Вэйт, это просто город, а есть и леса! Немного отъехать, километров семьдесят — и там уже нормально.

— На чём отъехать, Артём? — грустно засмеялась Вэйт. — Мы только вышли на улицу, а у меня уже фильтр отказал, пришлось тебе меня дворами вести. А порталы здесь легко строить не получится, ваш мир мне чужой, он не откликается. В мир надо вжиться, сродниться с ним, и он должен нас принять, а это лет сто, как минимум. Инерция, понимаешь? Не наша — мира. Здесь есть магия, но вы ею не пользуетесь, и она… неприрученная, понимаешь? Но я здесь столько не выдержу, я через пару лет если не умру, то с ума сойду точно. Слишком всё уродливо и ядовито. Вот музыка у вас хорошая… Отчаянная.

В хорошую погоду сумерки летом длинные, лиловые, прозрачные и призрачные. А в пасмурную — хлоп, и темно уже почти, и свет последний сочится болезненный, анемичный. И яркий голубой неон среди серой мути — резью по глазам.

— Ракета, что ли? Ой, нет, НЛО! Смотри, летит! А я не верил!

— Где? Это? Не-е, это мне по шее сейчас прилетит.

И Артём вдруг испугался, панически и жалко. Метнулся пару раз глазами по комнате, сгрёб Вэйт в охапку и, не обращая внимания на вопли, запихнул в платяной шкаф, бормоча:

— Посиди пока. А я с ними поговорю. По шее! Я им сам по шее! Я им по такой шее! Посиди, я их всех счаз… — и поспешно бросился закрывать окно. И закрыл. А за спиной в комнате мигнуло голубым неоном, и мужской голос спросил:

— Вэйт? Ты в беде?

— Нет, — сварливо отозвалась Вэйт, — я в шкафу.

Дверь шкафа, не закрытая на ключ, медленно и скрипуче отошла. Розовая от досады и смущения Вэйт грозно сверкала одним зелёным глазом, другой скрывался под косо свисающими с головы брюками, а тела и не видно было из-под вороха одежды, свалившейся с вешалок при энергичном запихивании в шкаф самой большой драгоценности в жизни Артёма.

— При… Приба… Прибарахлился-а-а… — едва сумел выговорить Дон сквозь душащий смех и сполз по стенке шкафа на пол — поржать с удобством. Рогана тоже пробило на жеребячий ржач, даже Вэйт в конечном счёте засмеялась. Третий, золотоволосый и большой, как медведь, хрюкнул, но сдержался. И на остальных очень строго посмотрел, Роган чуть не подавился. Но, даже при грозных взглядах, на обещанное «по шее» ситуация походила слабо, Артём растерялся.

— Ри, только ты ещё не кормлец! Выпутай меня, пожалуйста.

Четвёртый, что так и не засмеялся, глянул вопросительно на спутников, но на него хором замахали руками. И он будто разморозился, вынул из шкафа всё одним движением и стряхнул с Вэйт на пол Артёмово барахло. Тревожно вгляделся в лицо, пробормотал «Вэйточка…» и обнял так, что Вэйт ойкнула. Ничего себе «по шее»! Артёму бы кто так по шее давал!

— Да всё нормально, Ри, ну, что ты? — задушено уверяла Вэйт его живот и выворачивала шею, чтобы взглянуть в лицо.

— Ри, маяк, пожалуйста, — нарушил эту идиллию медведь.

— Райнэ, позвольте вам представить: Артём, — показала Вэйт на замершего у окна Артёма. Все обернулись.

— Он держал тебя в шкафу? А кормил? Через скважину? Или ты на хомячка тренировалась? — весело разглядывал человека Дон. «Какие у него руки», заторможено подумал Артём, «Он музыкант? Зачем он здесь? При чём тут… А-а, Вэйт же за музыкой и пришла… Для него?» Вдруг стало досадно, что Вэйт старалась вот для этого ехидного гада с буйной шевелюрой и совершенно невероятными для мужчины ресницами…

— Нет, я просто сказала, что мне от вас по шее прилетит, и он меня так спасал. От вас, — вздохнула Вэйт. Дон откровенно наслаждался ситуацией. Он оглядел Артёма, вытаращив глаза, прошептал: «Какая прелесть!», и опять зашёлся беззлобным, но весьма обидным для Артёма хохотом. — Дон, ну, перестань, не драться же мне с ним было? Ещё убила бы нечаянно… Артём, ты лучше окно открой, а то его сейчас не станет. Ри маяк поставил, сейчас портал сюда наводить будут.

— Райнэ, секунду тишины, — золотоволосый медведь сдавил что-то в руке, бросил на пол. Опять загорелся голубой неоновый овал, сначала большой, но стремительно сужающийся и бледнеющий. — Перед наводкой сжать, развернуть на маяке, — очень отчётливо, будто подчёркивая каждое слово, и очень быстро проговорил он. И зримо расслабился. В поспешно распахнутое Артёмом окно скользнула с улицы ослепительная голубая точка и развернулась рядом с окном в ещё один овал. Артём невольно заглянул в него. Там, с чем-то похожим на электронную книгу в лапе, стоял золотой ящер, а рядом с ним — будто брат-близнец Вэйт. Только брюнет, как Вэйт в начале. И Артём с упавшим сердцем осознал, что все сейчас просто уйдут. Все и насовсем, навсегда. И никогда-никогда здесь больше не появятся, и всё, и единственной памятью останется тот пятачок вокруг ларька — надолго ли?

— Райнэ, уходим. Вэйт? — медведь указал на портал.

— Нет! — вырвалось у Артёма. Все уставились на него. Медведь с лёгкой настороженностью, музыкант — насмешливо, Вэйт с сожалением, а двое просто, как на пустое