– Вы-таки будете смеяться, – сказал Фишер с отвратительным еврейским акцентом, – но они-таки не подходят к окну с этой стороны.

– Тьфу! – сказала я. – Так поймайте их на улице!

– Они-таки не гуляют, – возразил Фишер.

– Тридцатого мая, – сказала я, – в ресторане над рекой будет обед в честь моего дня рождения. Вы приглашены. Они тоже туда придут. Вперед!

– Даже смешно, – сказал Фишер, – насколько вы ничего не понимаете.

– А может быть, вы просто трус? – спросила я. – Может быть, вы боитесь, что после такого убийства вы превратитесь в обыкновенного уголовного преступника? Вас повесят или отправят на каторгу. Вы хотите, чтобы это сделала я. То есть вы не просто трус – вы еще и подлец! Что я делаю в этом доме?

– Проблема состоит в другом, – сказал Фишер, медленно прохаживаясь по комнате и словно бы раздумывая, стоит ли мне сообщать, в чем, собственно, состоит проблема.

А меня более всего заинтересовало, как странно он среагировал на слова «трус» и «подлец» – никак не среагировал. Это еще раз доказывало, что он не имеет никакого отношения к благородному сословию. Хотя, впрочем, я точно не знала, как поступил бы в таком случае настоящий аристократ. Если мужчина бросил бы другому мужчине «трус» и «подлец», непременно была бы дуэль или ответная пощечина, обнаженная шпага или что-то в этом роде – благородное и кровавое. А что должен сделать мужчина-аристократ, если женщина называет его подлецом и трусом?

– Послушайте, Фишер, – спросила я, – перебью ваши размышления, а вот скажите, как должен вести себя аристократ, как он должен реагировать, если женщина назовет его «трусом» и «подлецом»?

– Понятия не имею, – отмахнулся Фишер. – Что-нибудь вроде «Ты что, Луиза, с ума сошла? Перестань лаяться!»

– Ясно, – выдохнула я. – Простым людям легче жить, верно?

– Нет, – сказал Фишер, – неверно. Простые люди трудятся за копейки, рано старятся и быстро умирают, пока аристократы пишут свои дуэльные кодексы.

– Так вы социалист? – засмеялась я. – Отчего же вы тогда спасаете кайзера?

– Отвяжитесь от меня! – сказал Фишер, скривившись так, как будто у него зуб заболел. – Отстаньте от меня! Оставьте меня в покое!

– Хорошенькое дело! – я всплеснула руками. – Это кто к кому привязался?

– Я уже ничего не помню и не знаю, – сказал Фишер.

Он вдруг превратился в усталого и брюзгливого обывателя, в мужчину средних лет, министерского служащего, скучного, бледного, нездорового, в самом деле мечтающего только об одном – чтобы его оставили в покое, дали ему вытянуться на диване после обеда и чтобы было тихо.

– Может быть, вы пойдете домой? – сказал Фишер. – Может быть, вам уже пора, наконец? Вы знаете, который сейчас час? – он посмотрел на часы. – Так я вам скажу: полночь минула. Уже час ночи и три четверти. Без четверти два! Вы можете себе такое представить? Ваш папа волнуется. Что за манера – гостевать у знакомых мужчин до двух часов ночи? Разве это прилично девице из хорошей семьи? Нет, я, конечно, понимаю, двадцатый век. Всем все можно. А Штефанбург вообще гнездо разврата. Но надо же знать какие-то пределы! Или-таки давайте наконец займемся развратом?

– Уже занимались, – напомнила я. – На улице Гайдна. Останемся друзьями, господин Фишер. Но что это вы вдруг разнылись?

– Вы мне надоели, – сказал Фишер.

– Я вас не понимаю, – сказала я.

– А я вас, – сухо сказал Фишер и вдруг расхохотался, сел со мною рядом, обнял меня за плечо и спросил: – Испугались?

– Ни капельки, – сказала я, хотя на самом деле немножко испугалась. – А чего, по-вашему, я должна пугаться?

– Что все интересное кончилось и надо ехать домой.

– О, да! Вот этого, конечно, сильнее всего. Фишер! Постелите мне постель.

– Здесь в соседней комнате все уже готово, – сказал он.

– Как в гостинице? – спросила я.

– Примерно, – кивнул Фишер.

– Ну вот, я же говорила. А интересно, здесь подметает пол и перестилает кровать горничная? Или полицейский капрал?

– Рядовой, – сказал Фишер. – Шучу, конечно. Горничная, естественно. Хотите лечь спать?

– Да, – сказала я. – Я устала. Снимите с меня ботинки, Фишер. И вообще можете меня раздеть и проводить в ванную. Но и всё.

– Ботинки сниму, – сказал Фишер, присев передо мной на корточки, взяв меня левой рукой за икру, а правой рукой держась за каблук, стягивая с меня мои ботинки без шнурков, – а остальное уж сами, пожалуйста. Вы уже взрослая барышня. Вам не нужна гувернантка.

– Дома меня раздевает горничная, – возразила я.

– Ну так и езжайте домой, – снова всплеснул руками Фишер.

– Господин Фишер, – позвала я его, улегшись в постель, – вы спите?

Он показался в дверях.

– Что вам? – спросил он.

– Ничего, – сказала я. – Но я все-таки не поняла, неужели есть какие-то важные люди, которые покровительствуют вон тем людям? – и я показала на плотно зашторенное окно.

– Если вы так считаете, – сказал Фишер, – значит, наверное, так оно на самом деле и есть.

– Точно? – спросила я. – Как с этим полковником, которого вам не дали арестовать? Фишер хмыкнул и сказал:

– Ну, примерно. Но в любом случае – это – ваше мнение.

Я махнула рукой, он повернулся, вышел и прикрыл дверь.

А я стала засыпать. В голове у меня вертелись разные лица и почему-то морские волны, а потом кораблик.

Парусный корабль с пиратами, и какие-то голоса пели: «Пятнадцать человек на сундук мертвеца. Йо-хо-хо, и бутылка рома!» Это был «Остров сокровищ» Стивенсона. Чудесная книжка.

Мне приснилось, что в кровати у меня в ногах сидит Петер и читает мне ее вслух и рассказывает. Рассказывает мне, что-то очень интересное. Я во сне прекрасно слышу его слова.

– Адальберта, – говорит он, – ты помнишь эту книгу, эту забавную песенку про сундук мертвеца? А ты знаешь, что что эти слова означают? Пятнадцать человек на сундук мертвеца, и еще бутылка рома. Что это, Далли?

– Это, наверное, сундук с сокровищами, – отвечаю я, – с золотом, бриллиантами и изумрудами. А пятнадцать человек – это пираты, которые его нашли или у кого-то отняли.

– А почему сундук мертвеца? – спрашивает Петер.

– Наверное, это наследство, – говорю я. – Какой-то ныне покойный господин владел этим сундуком, а потом умер – вот и вся история.

– А бутылка рома?

– Но пираты же всегда пьют ром, – отвечаю я. – Вот и все. По-моему, яснее ясного.

– А вот и нет, – смеется Петер. – А вот и нет. Все совсем-совсем не так, и я тебе сейчас расскажу, как это было на самом деле. Хочешь?