Глаза были широко раскрыты, головной убор свалился.

Через мгновение Зуга вопросительно повернулся к Юбе.

— Кто он? Из какого племени? — спросил майор. Девушку, похоже, ничуть не обескуражила близость жестокой смерти. За свою короткую жизнь она видела вещи и пострашнее.

— Машона! — презрительно бросила она.

Юба была матабеле из рода Занзи, и за пределами крааля самого короля Мзиликази не было крови знатнее ее. Ко всем остальным племенам Африки, особенно к этому, она не испытывала ничего, кроме презрения.

— Машона! — повторила она. — Пожиратель грязи.

Такова была крайняя формула уничижения, которой матабеле награждали все племена, обращенные ими в рабство или поставленные на грань вымирания.

— Так всегда сражаются эти бабуины. — Она кивком хорошенькой головки указала на мертвеца. — Забираются на вершины гор и скидывают камни.

В ее темных глазах сверкнули молнии.

— Нашим юношам с каждым годом все труднее обагрить кровью свои копья, а без этого король не дает им разрешения жениться. — Она замолчала, и Зуга иронически улыбнулся. Похоже, малышку-нгуни огорчало не столько поведение машона, сколько разор, который они учинили на матабельском рынке женихов.

Зуга спустился в расщелину и склонился над мертвым воином. Несмотря на то, что Юба окатила его презрением, человек был хорошо сложен, у него были прямые крепкие руки и ноги и приятное умное лицо. Зуга впервые пожалел о том, что ему пришлось выстрелить. Пуля проделала такую безобидную на вид ранку. Хорошо, что воин упал на спину. Выходное пулевое отверстие должно выглядеть ужасающе. Солдату никогда не следует осматривать тела людей, убитых им в пылу сражения. За убийством всегда настает черед раскаяния и угрызений совести — это открытие майор сделал давным-давно, еще в Индии. Зуга отбросил нахлынувшее чувство — он пришел сюда не для того, чтобы злорадствовать над мертвым или винить себя, а всего лишь затем, чтобы узнать, кто его враг.

Почему эти воины напали на караван без предупреждения, спросил он себя. Может быть, это пограничные отряды легендарной Мономотапы? Такое объяснение казалось наиболее вероятным, хотя вполне могло статься, что это заурядные бандиты, такие же, как дакойты в Индии, с которыми он свел горькое знакомство.

Зуга мрачно смотрел на труп. Кем был убитый им человек? И какую опасность будет представлять для каравана его племя? Но что он мог узнать? Зуга хотел было выпрямиться и вдруг заметил на шее мертвеца ожерелье. Он снова опустился на колени и внимательно рассмотрел его.

Оно состояло из простых бусин, нанизанных на нить, выделанную из кишки. Дешевая безделушка, если не считать украшения, висевшего на груди. Сейчас оно соскользнуло под мышку и скрылось из виду, поэтому Зуга не разглядел его с первого раза.

Баллантайн вытянул его, внимательно рассмотрел и потом снял с шеи мертвеца все ожерелье. Обхватив руками затылок погибшего воина, чтобы приподнять голову, он ощутил, как глубоко внутри кости черепа трутся друг о друга, будто осколки разбитого горшка. Зуга опустил разбитую голову и встал, обвив ожерелье вокруг пальцев и рассматривая подвеску.

Она была вырезана из слоновой кости, пожелтевшей от времени, ее поверхность тонкой паутиной покрывала сеть мелких черных трещин. Зуга повернул ее к солнцу и покрутил в руках, разглядывая со всех сторон.

Подвеска как две капли воды походила на золотую фигурку, которая лежала сейчас в банковском сейфе в Кейптауне, где он оставил ее перед тем, как подняться на борт канонерской лодки «Черный смех».

Фигурка представляла собой стилизованную птицу, сидящую на круглой подставке, которую украшал такой же треугольный узор, похожий на зубы акулы. Птица также раздувала грудь, сложив за спиной короткие остроконечные крылья. Ее можно было принять за голубя или горлицу, если бы не одна деталь. Клюв птицы, кривой и крючковатый, несомненно, являлся грозным оружием.

На него смотрел сокол, он знал это наверняка, как знал и то, что геральдическая птица таит в себе глубокий смысл. Золотое ожерелье, которое оставил ему Том Харкнесс, принадлежало, должно быть, королю, королеве или высокопоставленному жрецу. Свидетельство тому материал, из которого его сделали, — золото. И вот теперь он держал в руках фигурку той же формы, и носил ее человек, похожий на вождя, но на этот раз форма была достоверно воспроизведена в другом драгоценном материале — слоновой кости.

Сокол Мономотапы, подумал Зуга, рассматривая древнюю подвеску. Да, фигурка, несомненно, древняя, слоновая кость успела покрыться налетом и приобрести глубокий блеск.

Зуга поднял глаза на полуобнаженную девочку матабеле, которая с интересом наблюдала за ним.

— Видишь? — спросил он.

— Это птица.

— Ты когда-нибудь видела такую?

Юба покачала головой, и ее пухлые маленькие груди слегка вздрогнули.

— Это вещь машона.

Она пожала плечами. Какое дело дочери потомков Сензангахоны и Чаки до подобной ерунды?

Повинуясь порыву, Зуга поднял ожерелье и надел себе на шею. Сокол из слоновой кости опустился в вырез фланелевой рубашки и угнездился среди темных курчавых волос на груди.

— Пошли! — сказал он Юбе. — Здесь нам больше делать нечего. — Он повел ее из ущелья в лагерь.

Страна, в которую по тайной дороге привел их старый слон, была царством слонов. Возможно, они пришли в этот не заселенный человеком мир под давлением охотников, наступавших с далекой южной оконечности континента. Стада бродили повсюду. Зуга и Ян Черут, охотясь, далеко обогнали караван. Серые толстокожие великаны попадались им каждый день, и они их истребляли.

В первый месяц они застрелили сорок восемь слонов, во второй — почти шестьдесят, и каждый раз Зуга скрупулезно фиксировал в дневнике обстоятельства охоты, вес каждого бивня и точное местонахождение тайника, в котором их зарыли.

Небольшая команда носильщиков не в силах была нести даже малую толику добытой слоновой кости, но никто не мог точно сказать, долго ли еще и в каком направлении им предстоит путешествовать. Зуга зарывал свои сокровища вблизи легко узнаваемых ориентиров под приметным деревом, под необычной скалой, на вершине холма или у слияния рек, чтобы суметь потом найти их.

Когда-нибудь он за ними